Я знаю, что ничего не знаю - Сократ

– Так.

– Но вот теперь самым богатым кажется нам тот, кто приобрел вещи самые драгоценные.

– Да, – сказал он.

– Поэтому здоровые должны быть богаче больных, – заключил я, – если здоровье есть стяжание более важное, чем деньги больного. Ведь, конечно, не найдешь никого, кто не почел бы за лучшее быть здоровым, получая малое количество денег, чем болеть, владея сокровищами великого царя, – и это, очевидно, в той мысли, что здоровье гораздо выше денег; потому что иначе оно не предизбиралось бы, если бы не было предпочитаемо деньгам.

– Конечно, нет.

– Но нет ли чего-нибудь, что представлялось бы еще более драгоценным, нежели здоровье, – чего-нибудь такого, что приобретши, человек почитал бы себя богатейшим?

– Есть.

– Так вот, если бы кто теперь подошел к нам и спросил: «Сократ, Эриксий и Эрасистрат! можете ли вы сказать мне, какое у человека самое драгоценное стяжание? Не то ли это, которое приобретши, человек мог бы превосходно судить о том, как лучше вести дела и свои, и друзей своих?» Что сказали бы мы на это?

– Мне-то кажется, Сократ, что для человека всего драгоценнее счастье.

– И не худо-таки, – примолвил я. – Но не тех ли людей признаем мы самыми счастливыми, которые особенно благополучны?

– Мне кажется, этих.

– А не те ли люди отлично благополучны, которые менее всего погрешают как в отношении к себе самим, так и в отношении к другим людям, и совершают весьма много хорошего?

– Конечно.

– А не те ли правильно действуют и наименее погрешают, которые знают зло и добро, что должно делать и чего не должно?

Понравилось и это. <…>

– Что же, если у человека есть и пища, и питье, и одежда, и прочее, что нужно будет ему употребить для своего тела, – потребует ли он еще золота, серебра или чего иного, чем снискивается то, что у него есть?

– Мне кажется, не потребует.

– А не может ли нам представиться, что человек собственно для удовлетворения своего тела не имеет нужды ни в чем таком?

– Может.

– Но если это для такого дела бесполезно, то это же должно ли опять казаться и полезным? – ведь было положено, что для одного и того же дела нельзя быть вещи иногда полезною, иногда бесполезною.

– Да, таково именно было одно и то же – мое и твое положение, – сказал он, – ибо если то самое может когда-нибудь быть для этого полезным, то уже никогда не выйдет опять бесполезным; теперь же то самое служит к совершению дел иногда худых, иногда хороших.

– А я спросил бы: возможно ли, чтобы дело дурное было полезно для совершения чего-нибудь доброго?

– Мне представляется это невозможным.

– Добрыми же делами не те ли называем мы, которые человек совершает посредством добродетели?

– Полагаю.

– Так возможно ли, чтобы человек научился этому, когда он учится при посредстве слова, если вовсе лишается слуха, либо другого чего-нибудь?

– Нет, клянусь Зевсом; мне не кажется.

– В числе вещей, полезных для добродетели, не представляется ли нам и слух, – если добродетель изучима посредством слуха, которым мы пользуемся при учении?

– Видимо.

– Поэтому если медицина может вылечить больного, то не может ли иногда и медицина представляться нам полезною для добродетели, как скоро врачебными средствами восстановляется слух?

– Да и ничто не препятствует.

– Так не можем ли мы опять, вместо денег, приобрести медицину, – когда деньги кажутся нам вещами, полезными для добродетели?

– Очень можем и это, – сказал он.

– Да и не то ли уже, подобным образом, чрез что мы достаем деньги?

– Без сомнения, всё.

– Но не кажется ли тебе, что серебро человек может доставать коварными и бесчестными делами, а за серебро слушать медицину, чего прежде не мог, и, приобретши познания, злоупотреблять ими в отношении добродетели, или чего другого?

– По моему мнению, конечно, может.

– Стало быть, коварное-то дело не полезно для добродетели?

– Не полезно.

– Следовательно, нет необходимости, чтобы то, чем снискиваем мы полезное для каждого дела, само было полезно для того же; ибо иначе показалось бы, что для дел добрых полезны и дела коварные.

Здесь поставлен важный вопрос, может ли порочное действие привести к добрым результатам. В истории философии этот вопрос часто решался положительно, достаточно указать на «невидимую руку рынка» Адама Смита и «хитрость разума» Гегеля. Но для Сократа важно, что на одной добродетели утверждается другая добродетель, поэтому лучше обратиться к добродетели, чем ждать, пока порок приведет к добродетели через множество опосредований.

Почему Сократ подчинился смертному приговору

(Платон. «Критон»)

Значит, ты нарушаешь заключенные с нами условия, сказали бы они (значит), и забываешь о своем согласии, которое дал и не по необходимости, и не по действию обмана, и не потому, что имел мало времени для размышления. В продолжение семидесяти лет тебе можно было бы удалиться, если бы мы не нравились или если бы твое согласие казалось несправедливым. Так нет, ты не предпочел ни Лакедемона, ни Крита, которые всякий раз признавал благоустроенными, и никакого иного эллинского или варварского города, ты реже оставлял свое отечество, чем хромые, слепые и другие калеки.

Сказали бы они – одна из предсмертных речей Сократа создана в жанре просопопеи (олицетворения, речи от лица неодушевленного предмета или отвлеченного понятия). Здесь Сократ разговаривает с собой от лица афинских законов.

Благоустройство (греч. «евномия») – означает строгое соблюдение законов и такое истолкование законов и правил, которое не причиняет никому из граждан вреда, никто не остается обиженным. Евномии противопоставляется аномия, неустройство, отказ граждан соблюдать законы или правильно применять их, из-за чего жизнь становится непредсказуемой и опасной.

Очевидно, что тебе более, нежели прочим афинянам, нравились – наш город и мы, законы; ибо кому понравился бы город без законов? И вот теперь, однако ж, ты не устойчив в своих обещаниях.

– Нет, Сократ, нас-то ты послушаешься и не уйдешь из города, чтобы сделаться предметом смеха. Рассмотри-ка хорошенько: совершив свое преступление и уклонившись от своего долга, какое благо доставишь ты себе или друзьям своим? Что друзья твои подвергнутся также необходимости бежать и лишиться отечества или потерять имущество, – это почти верно.

А сам ты? – положим, сперва придешь в который-нибудь из ближайших городов – в Фивы или Мегару, потому что оба они отличаются благоустройством: но туда явишься ты, Сократ, как враг их учреждений; и те, на которых возложено попечение об этих городах, будут смотреть на тебя с недоверчивостью, как на разрушителя законов. Значит, твой поступок только подтвердит мнение судей, что их приговор над тобою, должно быть, справедлив; ибо кто