Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - Андрей Жуков

… 3 апреля по Красной улице двигалось шествие, своим видом отодвинувшее нашу жизнь на несколько сот лет назад, в Средние века… Окруженные всадниками в красных костюмах с густо вымазанными сажей лицами, с метлами в руках медленно двигались дроги. На них покрытый рогожей лежал в нижнем белье труп генерала Корнилова, как громко возвещали народу прыгавшие вокруг дикари. Запряженной в дроги лошади вплетены были в гриву красные ленты; а к хвосту прикреплены генеральские эполеты. Вокруг телеги толпа баб, разукрашенных красными лентами, с метлами, кочергами и лопатами, дальше — мужчины с гармошками и балалайками… Все это пело, играло, свистело, грызло семечки и улюлюкало. Процессия медленно двигалась по улице; желающие… плевали и глумились над трупом, предвкушая удовольствие от картины сожжения трупа. Наконец, труп подвезли к вокзалу Черноморской ж.д.; толпа волнуется, все хотят посмотреть, как будут сжигать на костре генерала. Бабы с детьми пробираются вперед, труп снимают с повозки и кладут на штабель дров, облитых керосином… Через несколько времени толпа начинает расходиться от удушливого дыма; более любопытные остаются у костра». Добавим только, что именно против такой толпы барон Унгерн и воевал вполне адекватно — средневековыми же методами.)

… Говорят, в Иркутске барону большевики, «точно хватаясь, показывали ему ряд присутственных мест, где их бюрократическая машина шла полным ходом. Барон на все с любопытством смотрел и часто, выходя из учреждений, резко и громко замечал: «Чесноком сильно пахнет, зачем у вас столько жидов?» (Д. П. Першин).

… Говорят, что на судебном процессе над бароном Унгерном в Новониколаевске присутствовало несколько корейцев, прежде служивших в Азиатской конной дивизии и специально посланных из Харбина «на разведку о судьбе барона» бывшим командиром Корейского батальона подполковником Н. Ф. Кимом.[40] Вернувшись, они рассказывали, что во время суда барон издевался над судьями и большевичкой властью до тех пор, «когда один из комиссаров подошел сзади к генералу и выстрелил ему в затылок».

… Говорят, что барону в ночь перед расстрелом удалось бежать из тюрьмы при помощи преданных ему лиц, а вместо барона чекисты расстреляли очередного смертника, каковых у них всегда в запасе было довольно… Говорят, что после побега барон сильно опростился, одевался под простого мужика и примкнул к тайной дружине «Сынов России». Пока барон выжидает — он хочет вновь поднять белое знамя лишь тогда, как только для этого наступит подходящий момент: народ успокоится, разочаруется в большевизме и поймет, что тот выпущен «в мир» тайными врагами России, работавшими под эгидой масонства, ибо масоны боялись России как оплота православия и монархизма, как символа единения и силы.

… Говорят, что барон был спасен от расстрела красным командармом Василием Блюхером. Мучаясь от нехватки профессиональных военных, Блюхер предложил Унгерну роль «военспеца», а потом помог бежать через Китай в Бразилию. Там европеец, похожий на барона Унгерна, заслужил своим отчаянным бесстрашием прозвище Tiger man. По поводу последней легенды справедливо заметила Инесса Ломакина, автор книги «Грозные Махакалы Востока»: «Наши чекисты не стреляли мимо». От себя заметим: «Красные командиры» благородству и чести не были обучены и почитали их за «старорежимные штучки». Собачья преданность родной партии и животный страх перед нею заменяли блюхерам и Ворошиловым все.

Что мы сами можем вынести из строчек протоколов допросов барона, записанных полуграмотными советскими писарями? Из них мы можем сделать один весьма важный вывод, характеризующий Р. Ф. Унгерна прежде всего нравственно: барон ни о чем не просил красных и никого не предал. Унгерн спокойно говорит о своих монархических взглядах, о своих политических убеждениях, нисколько не раскаивается в них. Он говорит: «… из монархистов только я один на целом свете». Он не желает подстраиваться под допрашивающих, не льстит им. На вопрос: «Каково ваше впечатление от нашей пехоты и конницы?» — весьма язвительно отвечает: «Даже обидно видеть, до чего русские дошли: мелкие, маленькие ростом». На конкретные вопросы, касающиеся боевого состояния белых частей, их взаимодействия, характеристики и местонахождения отдельных, известных Унгерну лиц, отвечает уклончиво и, по сути дела, не говорит ничего.

«Вы получали пополнение из Маньчжурии?» — «Нет, вы ошибаетесь, ни одного патрона не получал». — «Где сейчас Мациевский?» — «Не знаю». — «Где находится профессор Оссендовский?» — «Он был очень короткое время». — «Когда вы вели бой на Калганском фронте, вы часть своих сил оставили там?» — «… Теперь не знаю. С мая месяца потерял с ними всякую связь». — «Как вы думаете, что с этой группой?» — «Никакого представления не имею». — «Имеете ли вы связь о своими старыми соратниками в Забайкалье? Вы посылки к ним отправляли. И посылка 10–12 человек в Селенгинский район… Было это с разведывательной или политической целью?..» — «Нет, никого не посылал». — «Вы подчинили себе Кайгородова, Казанцева; Бакича — не удалось… На что теперь они могут рассчитывать?» — «Судьба играет роль. Приказ остается бумагой». И такие многозначительные ответы «ни о чем» даются Унгерном практически на любой конкретный вопрос: «Численность своей дивизии определить точно не может, штаба у него не было, всю работу управления исполнял сам и знал войска только по числу сотен». «Действовал вполне самостоятельно и связи в полном смысле слова ни с Семеновым, ни с японцами не имел». «Управлял своими войсками единолично и непосредственно путем отдачи приказаний лично или через ординарцев». «Точную численность при выходе с Совтерритории не знает, также не имел штаба и учета не вел». «… Подчиненных ему начальников не знает, лишь Бакича. Оставшиеся в Монголии отряды… возможно, разбегутся». «В Гусиноозерском дацане было зарыто несколько винтовок, число не помнит. Винтовки были лишние, и этим цели никакой не преследовал».

«Рассуждая о чем угодно, — пишет А. С. Кручинин, — Унгерн незаметно для своих собеседников, которые так, кажется, об этом и не догадываются, отводит любые вопросы, связанные с состоянием дивизии, бывшим и нынешним, и реальными планами координации действий от Кобдо до Владивостока».

Примечателен и еще один факт: и во время следствия, и во время судебного процесса всю ответственность за карательную политику, проводимую против красных и их пособников, Унгерн единолично берет на себя, не списывая ничего на своих подчиненных. «Я приказал расстрелять бывшего начальника Монгольской экспедиции Гея — он был аферист, я расстрелял Казагранди — он был вор, и многих им подобных…» — «Кто отдал приказ расстрелять служащих Центросоюза?» — «Я». — «Почему?» — «Они служили советской власти». Лишь на совершенно провокационный вопрос: «Вам известно было, что трупы людей перемалывались в колесах, бросались в колодцы и вообще чинились всякие зверства?» — барон отвечает: «Это неправда». Однако правда советское правосудие нисколько не интересует. Все давно уже решено. Об этом, не стесняясь, говорит в своей речи обвинитель Ем. Ярославский: «Трудно сомневаться в том, каков будет приговор революционного трибунала… Приговор, который сегодня будет вынесен, должен прозвучать как смертный приговор над всеми дворянами, которые пытаются поднять свою руку против власти рабочих и крестьян… Дворянство… является в настоящее время совершенной ненормальностью… это отживший класс… это больной нарыв на теле народа, который должен быть срезан».