Время освежающего дождя - Анна Антоновская

Проводив посольство в Стамбул, Саакадзе ускорил отречение Кайхосро.

Заунывно гудели колокола, выстроенное войско угрюмо молчало. Площадь перед Сионским собором наполнена скорбящими. На плоских крышах рыдали женщины, причитали старухи. «Вай ме! Вай ме! На кого бросаешь нас, светлый Кайхосро?! За что рассердился? Почему покидаешь возлюбивших тебя?»

Ростом и Элизбар были довольны — это они устроили такие пышные проводы веселому Кайхосро.

Переполнен до предела Сионский собор; здесь знатнейшие князья и воинственные азнауры. Зураб, с чуть прилипшими к вискам волосами, прошептал:

— Знаешь, Русудан, я бы никогда не отрекся!

Укоризненно посмотрела Хорешани и ответила за Русудан:

— Интересы царства превыше себялюбия.

Шептались многие и о многом, но никто не посмела вслух осуждать действия Моурави. Вот он, суровый и неумолимый, стоит у подножия алтаря во главе мдиванбегов. Вот чуть позади стоят преданные ему единомышленники. Вот рядом с ним гордый старик Мухран-батони. Он не только не злобится на Моурави, но, кажется, даже утешает… Утешает? В чем? Может быть, уверяет друга, что и Теймураз будет следовать мудрым советам всесильного Моурави?

Католикос вышел в строгом облачении, за ним потоком белое и черное духовенство. Торжественно еще раз попросил он от имени церкви и народа не покидать царства, не оставлять престола.

Осенив себя крестом, Кайхосро ответил:

— Я, благословенный церковью правитель Картли, Кайхосро из рода Мухран-батони, отрекаюсь от венца и власти над Картли и передаю свои священные права царю Багратиду Теймуразу Первому и клянусь под его скипетром сражаться с заклятыми врагами возлюбленного отечества…

Внезапно колокола смолкли, оборвался говор толпы. В воцарившейся тишине вышел на паперть тбилели и объявил о свершившемся отречении. На лестнице притвора появился Кайхосро. Люди стояли молча, склонив головы.

Кайхосро одобряюще улыбнулся, вскочил на подведенного коня, на чепраке которого уже были фамильные знаки Мухран-батони. За Кайхосро последовали многочисленные сородичи — Моурави, Ксанский Эристави, Зураб, Газнели, мдиванбеги — почти все князья, «барсы», азнауры.

Не заезжая в Метехи, конный поезд направился к Дигомским воротам. Здесь произошло дружеское прощание фамилии Мухран-батони с провожающими. За ворота, кроме личной свиты, выехали только Моурави, «дружина барсов», Квливидзе, Нодар, а также на конях — Русудан и Хорешани.

Старого князя тронуло такое внимание, он знал: завтра вся знать выезжает к имеретинской границе, навстречу царю Теймуразу, а вот Моурави с близкими провожает бывшего правителя до самого Мухрани.

Но каково было изумление, когда на вежливое приглашение заехать в замок сразу согласился Моурави и, к ликованию мухранцев, прожил там с семьею более пятнадцати дней. Значит, не помчался, как все, навстречу царю Теймуразу. Значит, действительно огорчен отречением этого своенравного мальчишки, который, как сорвавшийся с цепи пес, носится по замку, перецеловал, кажется, не только всех прислужниц, но и всех псарей, и ночью у себя в покоях устроил пирушку, напоив Даутбека до зеленых чертей…

Неизвестно, по какой причине Георгий Саакадзе не выехал встречать Теймураза, царя-поэта. Быть может, вынужденный государственной необходимостью снова возвести на трон Теймураза, в душе опасался властного и упрямого кахетинца, оставляя за собой право в будущем обуздывать «навязанного» духовенством и княжеством царя? Быть может, хотел показать Теймуразу, что не собирается уступать ему власти Моурави? Как бы то ни было, но распрощался он с дружественным замком, лишь когда прискакали гонцы и сообщили, что караван Теймураза приближается к Мцхета.

Накануне Саакадзе осторожно намекнул Мирвану Мухран-батони о желательности присутствия его в первопрестольной.

Прощаясь, старый князь обещал не позднее чем через три дня прибыть со всеми сыновьями на коронование Теймураза.

Красив Мцхета в дни цветения мая, когда неукротимо несет свои тяжелые воды древняя и вечно юная Кура, а белая целомудренная Арагви устремляется к ней, забросав прозрачные рукава. А на горах леса шумят так задорно, словно впервые нарядились в весенний наряд, и в зеленом буйстве ветвей хлопотливо перекликаются голубой дрозд и розовый скворец. А там, на крутом кряже, в глубинах запутанного орешника, перекрывая урчание пушистого зверя, призывно кричит олень.

Но съехавшееся княжество не слышит упоенных голосов, не чувствует пьянящего благоухания весны. Даже праздничный звон не может пробудить в них живого отклика. Они всецело поглощены суетой.

Сопровождаемый католикосом Евдемосом, Даниилом — архиепископом Самтаврским, Агафоном — митрополитом Руисским, Филиппом — архиепископом Алавердским, Арагвским Эристави Зурабом, Ксанским Иесеем и свитой из кахетинских и картлийских князей, царь Теймураз приближался к собору Двенадцати апостолов.

На двадцать конских шагов впереди царственного каравана ехали тридцать два всадника в шишаках и кольчугах, по четыре в ряд, на вороном, белом, золотистом и гнедом скакунах. Время от времени чередуясь, шестнадцать всадников вскидывали длинные тонкие позолоченные трубы и выводили воинственные рулады. Несмотря на ярко слепящее солнце, остальные вздымали шестнадцать узких медных факельниц, из которых подымался густой красный огонь. Отблески его изменчиво играли на знаменах Картли и Кахети.

Крест на куполе, обвитый красным шелком, означал будущее благополучие народа при новом царе. Звонко растекалось песнопение: «…Храни, всевышний обоих царствий, молитвами всех святых непобедимого царя царей, возвеличи тобою достойно венчанного, да падут все враги его и супостаты царства под ноги его непобедимою силою твоей десницы. Аминь! Да будет!..»

На паперти собора сплоченными рядами чернело и белело в греческих клобуках духовенство картлийское и кахетинское. Впереди, в новых саккосах, Феодосий — архиепископ Голгофский, настоятель Кватахеви Трифилий и тбилели поднятием крестов приветствовали царя.

Это уже не был изгнанник, ожидающий помощи русийского двора или Рима. Он сверкнул красноватыми белками и надменно бросил поводья подбежавшему молодому князю Чолокашвили. На полосатом атласном азяме переливался изумруд и жемчуг, вокруг шеи вился золотой жгут, на замысловатом тюрбане колыхались белоснежные перья, перехваченные рубинами.

И от его властной походки и повелительного взгляда радостно забились сердца князей и священнослужителей: «Наконец грядет настоящий царь!»

Приветливо улыбались царица и царевна Дария, а семилетний царевич Давид лихо спрыгнул с коня и последовал за отцом.

«Вот здесь, где недавно шах Аббас любовался пожарищем, — думал Теймураз, — сегодня он, царь двух царств, обмакнет перо в багряные чернила и начертает о себе оду прославления». Предвкушая этот час, Теймураз не заметил, кто подвел его в храме Двенадцати апостолов к трону грузинских царей.

Беспокойное оживление царило в огромном доме католикоса. Суетились придворные князья, монахи, принимая богатые дары. Особенно восхищали изысканные приношения царской семье от фамилии Мухран-батони. Старый князь сдержал обещание и прибыл со всеми сыновьями.

Поражали расточительные подарки сдержанного Зураба Эристави. Шелк, бархат, парча легли у ног царицы и царевны. Большой ларец из розового дерева, наполненный жемчужными нитями и запястьями, пленил царицу и вызвал легкую усмешку царевны Дарии. Арабского скакуна под бархатным седлом, расшитым золотом и каменьями, благосклонно принял от Зураба царь Теймураз.

Своего мучительного состояния Зураб сам еще не понимал. Не его ли обязанность вызволить прекрасную Магдану? А разве он так уж влюблен? Разве не ради достижения своих замыслов решил породниться с Шадиманом? Но теперь есть ли нужда в этом, когда так глупо профазанил князь не только дочь, но и заговор?

Какие-то неясные ощущения кружили голову, толкали на дерзкие поступки: «Царь Теймураз! Быть первым приближенным, стать необходимым… Дария!.. Царевна Дария!.. Должна сблизить неразрывными узами, а потом… Остановись, князь Зураб!.. Придется свершить немыслимое! Ну что ж, и свершу! Клянусь своими желаниями, свершу! От Шадимана пока все скрою. Нет, надо самому еще раз поехать…»

И Зураб снова метался, стараясь быть в поле зрения царя, царицы, царевны.

Моурави, который после провала княжеского заговора зорко, хотя и незаметно, следил за Зурабом, был озадачен странным состоянием арагвского князя: он то беспричинно хохотал, то хмуро озирался. «Гоняется сразу за двумя оленями… Пожалуй, Теймураз лучше Шадимана…» — И он насмешливо шепнул Зурабу:

— Вижу, тебе по сердцу пришлась красота юной царевны Дарии.

Зураб густо покраснел и, мрачно блеснув зрачками, буркнул: