ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах - Аласдер Грей

Вот ежели в церкви дадут нам винца

Да пламенем жарким согреют сердца,

Я буду молиться весь день и всю ночь.

Никто нас из церкви не выгонит прочь.

И Бог будет счастлив, как добрый отец,

Увидев довольных детей наконец.

Наверно, простит Он бочонок и чёрта

И дьяволу выдаст камзол и…[12]

— Что, черт возьми, я ем? — выкрикнул Ланарк.

— «Энигма де филе конгалез». Недожарено? Попробуйте эту розовую штуку, влажную, но рассыпчатую. Искренне рекомендую.

Ланарк застонал. Из ноздрей улетучивался запах жженой резины, и члены наполнялись знакомым бодрящим теплом. Он пробурчал:

— Это институтская еда.

— Да. «Квантум групп» не поставляет нам теперь ничего другого.

— Мы ушли из института, потому что не терпим эту еду.

— Восхищаюсь вами за это! — воскликнул Ритчи-Смоллет. — И вы двигались в правильном направлении! В наш комитет входят двое или трое милленариев, и кто их осудит? Разве не возносило человечество во все века молитвы о безгрешной и обильной пище? Это, конечно, невозможно, но wer immer strebendsich bemtiht и так далее. Однако человек должен питаться, разве только он, заодно с мисс Вейл, видит свой священный долг в нервной анорексии.

— Да, я буду есть! — яростно вскричал Ланарк. — Но пожалуйста, хватит забрасывать меня курьезными названиями и бессмысленными цитатами!

Он опустошил все тарелки, которые оставили нетронутыми Рима и Ритчи-Смоллет, и под конец, раздувшийся и заторможенный, почувствовал себя дурак дураком.

— Рима! — послышался чей-то голос.

В комнате появилась безвкусно одетая толстушка лет сорока.

— Фрэнки! — рассмеялась Рима. Уронив на пол огромную вышитую сумку, Фрэнки сел на кровать.

— Сладден мне сказал, что ты здесь, — сам он придет позднее. Выходит, человек-загадка все-таки тебя заполучил? А ты совсем неплохо выглядишь — просто на удивление хорошенькая, ей-богу. Привет, человек-загадка, хорошо, что ты отрастил бороду. Теперь у тебя не такой беззащитный вид.

— Привет, — буркнул Ланарк.

Встреча с Фрэнки ничуть его не обрадовала.

Глава 36

Дом капитула

Ритчи-Смоллет повел их в дальний конец чердака, через кухню, где Джек мыл посуду, и вниз по еще одной винтовой лестнице в толще стены. Они очутились в квадратной комнате, перекрытой сводом, который опирался на мощную центральную колонну. Вдоль каждой стены стояли ряды встроенных каменных стульев с деревянными спинками. Неудачное устройство, подумал Ланарк: если зал заполнится, никто не увидит всех присутствующих сразу, поскольку три-четыре человека будут скрыты центральной колонной. Бодрый на вид мужчина небольшого роста, расставив ноги и держа руки в карманах, грел спину у электрокамина. Когда Ритчи-Смоллет обратился к нему, в его голосе не было привычного энтузиазма.

— А, Грант. Это Ланарк, у него есть для нас новости.

— Верно, новости о совете, — с саркастическим ударением отозвался Грант, — Я жду уже больше часа.

— Не забывай, что другие не так навострились считать время, как ты. Провост, вероятно, в крипте; пойду погляжу.

Ритчи-Смоллет вышел через дверь в углу. Грант и Ланарк уставились друг на друга. Гранту можно было дать лет тридцать, хотя его щеки и лоб прорезали глубокие вертикальные морщины. Короткие курчавые волосы были тщательно причесаны, одежда — голубой костюм, красный галстук — также отличалась аккуратностью. Грант сказал:

— Я вас знаю. Когда я был юнцом, вы показывались в старой «Элите» вместе с кодлой Сладдена.

— Недолго, — кивнул Ланарк. — Как вы следите за временем? У вас есть часы?

— У меня есть пульс.

— Вы подсчитываете сердцебиения?

— Прикидываю. Все мы в лавочках освоили это искусство, когда рухнула старая система счета времени.

— Вы владеете лавкой?

— Под лавочкой я имел в виду мастерскую. Механический цех. Я не торговец, а производитель.

Ланарк сел у огня. Голос Гранта раздражал его. Громкий и пронзительный, он выдавал привычку обращаться к толпе без посредства оборудования, которое помогает донести тихую речь до миллионов. Ланарк спросил:

— Где Полифем?

— Что?

— Я слышал, здесь находится некто по имени Полифем.

Грант ухмыльнулся:

— Да здесь я, здесь. Смоллет дал мне это прозвище.

— Почему?

— Полифем — одноглазый великан-людоед из старой сказки. Я все время напоминаю членам комитета о фактах, которые они предпочли бы забыть, поэтому они говорят, что у меня односторонний взгляд на вещи.

— Что это за факты?

— Что они не принадлежат к производителям.

— Вы хотите сказать к работникам?

— Нет, именно к производителям. Многие из тех, кто работает до седьмого пота, не производят ничего, кроме богатства. Они не вырабатывают ни продовольствия, ни топлива, ни жилищ, ни полезных идей; их труд — не более чем способ упрочить свою власть над производителями всего этого.

— А что производите вы?

— Дома. Я профсоюзный организатор в группе «Модульный дом Волстат».

Ланарк спросил задумчиво:

— Эти группы… «Волстат», «Алголагникс» и прочие… это их называют «существо»?

— Кое-кто из нас употребляет этот термин. Существо финансирует совет. Институт тоже. Так что оно само предпочитает называться базисом…

— Мне противны громкие расплывчатые названия, за которыми прячется эта сила, — нетерпеливо прервал его Ланарк.

— Так что вы не хотите о них задумываться. — Грант благожелательно кивнул. — Для интеллектуалов это типично. Институт так много раз покупал вас и продавал, что вы стыдитесь упоминать о своих хозяевах.

— У меня нет хозяев. Я ненавижу институт. Совет мне тоже не по вкусу.

— Однако он помог вам сюда добраться, так что он все еще вам небесполезен.

— Ерунда! Помогать другим людям, если тебе это почти ничего не стоит, — самое обычное дело.

— Попробуйте сигарету.

Чем больше злился Ланарк, тем дружелюбней становился Грант.

— Спасибо, не курю, — отозвался Ланарк, немного остывая.

Чуть погодя Ланарк спросил:

— Не скажете ли точно, что такое существо?

— Группа заговорщиков, которые всем владеют и управляют ради собственной выгоды.

— Вы говорите о богатых?

— Да, но не о тех, у кого в изобилии монет и банкнот; богатства такого рода — всего лишь цветные бусы, нужные, чтобы держать в повиновении производителей. Эти же владельцы и управители поступают умнее: они копят энергию. Они вознаграждают себя временем: временем, чтобы думать и планировать, временем, чтобы загодя изучать потребности.

Вошедшие в комнату старик с палкой и смуглый молодой человек в тюрбане затеяли у центрального столба тихую беседу. Грант, чей голос звучал ровно и бесстрастно, вдруг заявил:

— Что мне больше всего ненавистно, это их самомнение. Их институт делит весь народ на победителей и проигравших и называет себя «культурой». Их совет из всех способов жизни допускает только те, что выгодны им, и называет себя властью. Культура и власть якобы две высшие независимые силы, а ведь они всего лишь перчатки, что облекают руки «Волстата» и «Квантума», «Кортексина» и «Алголагникса». А ведь они искренне считают себя базисом. Верят, что на их алчности стоят континенты. Слово «алчность» они, конечно, не употребляют, зовут это выгодой или — между своих, когда не надо притворяться — «поживой». Убеждены, что только благодаря их выгоде люди производят и питаются.

— Может, это и верно.

— Да, потому что они так устроили. Но это вовсе не обязательно. Старики помнят время, когда производители неожиданно стали обеспечивать всех всем необходимым. Не гибли урожаи, не истощались шахты, не ломались машины, однако существо выкинуло в океан горы еды, потому что голодные не могли платить за нее выгодную цену, и дети сапожников ходили без сапогов, потому что их отцы изготовили слишком много обуви. И производители смирились с этим, как будто с землетрясением! Они отказывались понимать, что могут удовлетворить нужды всех людей и наплевать на выгоду. Они бы это поняли, не могли бы не понять, однако совет затеял войну.

— И чем это помогло?

— Поскольку существу не удавалось больше обогащаться, продавая людям произведенные ими же необходимые вещи, оно стало продавать совету вредоносные вещи. Тогда началась война, и вредоносные вещи были использованы для уничтожения полезных вещей. Существо наживалось на возмещении как тех, так и других.

— С кем воевал совет?

— Он раскололся на две части и воевал сам с собой.

— Это самоубийство!

— Нет, самое обычное поведение. Более дельная половина съедает менее дельную и набирается силы. Война — это не более чем насильственный способ сделать то же самое, что в мирное время половина людей делает тихо-мирно: употребляет вторую половину, чтобы получить пищу, тепло, машины и сексуальное удовольствие. Человек — это пирог, который сам себя выпекает и съедает, и рецепт этого пирога — разобщение.