Корректировщики - Светлана Прокопчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щелчок соединения. Спокойный, очень усталый голос:
— Стрельцов.
В тоне Стрельцова Илья ясно расслышал обреченные нотки. Стрельцов знал, что Илья сейчас предложит ему умереть. Он же провидец, этот нынешний губернатор Ольговой Земли. И вот он-то умрет, без колебаний заплатив запрошенную цену, умрет, спасая мир, который его предал. Как когда-то умер на кресте Христос…
Илья со всей дури врезал ногой Иуде в солнечное сплетение.
Нога прошла сквозь Иуду. Телефон упал на пол, оглашая комнату сиротливыми воплями коротких гудков.
Илья опешил. Отошел на шаг назад, присмотрелся. Иуда оказался нарисованным, как знаменитый очаг в каморке Папы Карло. А сквозь прореху сочился темно-серый туман. Вот ведь действительно, дуракам и пьяным везет, обалдело думал Илья. Папа Карло был умным и трезвым, а потому не догадался хоть раз проткнуть свой холст. Это сделал Буратино, самый везучий дурак мира. Нет, не так — самый везучий, самый дурак, и мозги у него деревянные. Илья решил не изобретать велосипед и последовать примеру дурака.
С треском разодрал холст посильней. Евангельский предатель Иуда, бывший пост-корректировщик высшей ступени, превратился в лохмотья. Туман тут же полился сильней, заполнив уже всю комнату.
— Ты ошибся в одном, — сказал Илья разорванному Иуде напоследок. — Я действительно мечтал спасти мир. В последний момент.
Потом пролез через дыру в Иуде, по привычке вдохнул поглубже и шагнул вперед.
И тут же понял, что под ногами нет никакой опоры, а он падает в бездну, стремительно набирая скорость. Падает, а мимо него с ужасающей скоростью проносятся видения. Одно из них — огромная площадь, подиум, и на нем — лиловые мумии Равновесия…
* * *05-08-2084, суббота
13:24 по московскому времени
Московье
Бондарчук ввалился в комнату с окаменевшим лицом. Никто не задал ни одного вопроса.
— Молиться кто умеет? — глухо спросил он, по привычке усаживаясь за компьютер. — Тогда молитесь. Осталась минута.
И никогда в жизни не было еще так, чтобы секунды тянулись часами…
Тишина. Даже дыхания не слышно.
— М-мать!!! — заорал Бондарчук, вскочил, с грохотом опрокинул стул.
— Что?! — в один голос закричали Котляков и Черненко.
Моравлин схватился за сердце.
Бондарчук трясущимся пальцем тыкал в сканер. Он побелел, губы тряслись.
Сканер информировал о том, что в соседней квартире состоялся прорыв на высшей ступени пост-режима. И почти сразу с сухим щелчком оборвался “рутовый” сигнал.
У Моравлина потемнело в глазах. Бондарчук хотел рухнуть на стул, но забыл, что стул упал раньше, потому он ссыпался на пол. Наверное, боль помогла ему собраться с мыслями и вернуть себе дар речи.
— Это кто? — изумленно спрашивал Котляков. — Это Илюха на пятерке прорвался?!
Бондарчук трясущимися руками тянулся к монитору, тут же отдергивал их, скрюченные от волнения пальцы срывались с клавиатуры, а белые губы прыгали, силясь что-то вымолвить…
Стенные часы в гостиной пробили половину второго. Бондарчук уронил голову на клавиатуру и заплакал. Моравлин оглянулся — слезы были и у Котлякова, и у Черненко.
— Ребята, — шептал Черненко, — все получилось, да? У Илюхи ведь все получилось? Мы уже не умрем, правда? — Сорвался с места, сбегал на кухню и принес из холодильника бутылку водки. Моравлин купил ее неделю назад, собирался горе залить, когда сын на Венеру эмигрирует… Сейчас ему не хотелось пить, тем более в этой компании, но Черненко вцепился в него, как клещ: — Иван Сергеич, но ведь чудо! Чудо же!
Моравлин залпом проглотил полстакана, даже не заметив. От него отстали. Котляков повис на Бондарчуке:
— Шур, а как это он — сразу на пятую?! Это ж невозможно, да?
— Невозможно, — подтвердил сияющий Бондарчук. — А возможно, по-твоему, что Цыганков из антикорректора в “постовщика” превратился? А что Савельев в сорок пять лет инициировался — возможно?
— Ну ведь какое-то объяснение должно быть? — не унимался Котляков.
Бондарчук жал широкими плечами:
— Наверное.
— Иуда опять в пролете! — порадовался Черненко. — Все его кинули.
— Какой Иуда? — удивился Моравлин.
Ему тут же рассказали про визит Игоря в офис Селенградского отделения. И конечно, Моравлин узнал в их госте того самого Игоря, который приходил и к нему.
— И с чего вы взяли, что это именно Иуда? — не понял Моравлин.
— Цыганков рассказывал, — охотно сообщил Черненко. — Мы по описанию узнали. А вот кстати интересно — кто ж это такой? Или что это такое? А, Шур?
Бондарчук, уже оправившийся настолько, что ему захотелось поработать, оторвался от расчетов, внимательно оглядел всех. Потом выпил свою водку, поморщился, мужицки занюхал рукавом.
— А не знаю я, что это такое, — сказал он. — Илюха вернется, спросим.
И Моравлин отчетливо понял, чего Бондарчук не сказал. И почему не сказал.
Потому что этот Игорь действительно был Иудой.
Моравлин молча встал и ушел на кухню. Встал у окна. Внизу расстилался обыкновенный московский двор. Старые ясени, пыльные снизу, желтые на верхушках. Сейчас во дворе было пусто. И виновен в этом был не дождь, лениво сыпавшийся с равнодушного неба, а минувшая жуткая ночь. Ночь, которая могла стать последней… и которой могло не быть вообще.
* * *05-08-2084, суббота
Московье
Очнулся Илья в знакомом коридоре из серого тумана. Справа была Черта. Справа, а не слева, как обычно. Значит, я за нее перешагнул, сообразил Илья.
В метре от него светился маленький шарик. Шарик неуверенно подскакивал на месте, не зная, как Илья на него отреагирует. Шарик устал, ему было очень страшно, он заблудился в Поле и хотел, чтобы Илья отвел его домой. Он даже был согласен на трепку за проявленную самодеятельность. Заметив, что Илья обратил на него внимание, выпустил тоненький протуберанец в его сторону.
— Допрыгалась? — сурово спросил Илья.
Протуберанец тут же втянулся обратно, а шарик отодвинулся, расстроенный. Он вообще расплакался бы, если б умел.
— Иди сюда, — сказал ему Илья и протянул руку.
Шарик быстро прыгнул ему в ладонь, облепил пальцы. Теплый такой, доверчивый. Притих, послушно прижался к ладони и слегка пульсировал, будто дышал. Илья растерянно думал: между прочим, одного разряда этого шарика хватит, чтобы выжечь половину Поля. Однако у шарика на этот счет было свое мнение. Шарик наотрез отказывался воспринимать себя “рутом” высшей ступени и вообще расписывался в своей слабости. Илья ошалело рассматривал его:
— Слушай, это какая же у меня ступень, если я тебя вижу?! А если вижу, то и вывести могу… Ну, дела-а… — Бесцеремонно покрутил шарик, разглядывая со всех сторон, растерянно спросил: — А как я тебя откатывать буду, если у тебя поток — шаровидный? Ни начала, ни конца…
Шарик тут же развернулся в ленту и повис у него на ладонях, легонько подрагивая то ли от страха, то ли от волнения. Илье стало смешно:
— Знаешь, Оль, если б я точно не знал, что это ты, никогда бы не поверил. Ну не мог я представить ситуации, в которой ты делаешь то, что тебе говорят! — Пальцы побежали по ленте, прощупывая, отыскивая тот узелок, с которого и надо будет откатывать. Ту главную точку, где была возможность поступить иначе. Где любой фактор мог повлиять на вероятность того или иного варианта развития событий. — Ты всегда перечила. Людям, традициям. Теперь даже информатику переспорила. — Нервные окончания вскрикнули от электрического зуда, когда пальцы нащупали нужное место в ленте. Илья глубоко вздохнул: — Ну, поехали…
Лента затвердела в пальцах, превратившись в проволоку, и Илья, прикрыв глаза, резко перегнул ее в найденной точке…
Перед глазами все было не серым, а почти черным. Как будто в угасающие сумерки, и некому свет включить. Поле сползало с него лоскутьями прогнившей овчины, цепляясь за волосы, прилипая к рукам.
Все. Вышел.
Возвращались цвета — какие-то зеленые пятна на стене, с желтыми вкраплениями… ах да, это же ковер.
Сандалом не пахло.
Оля сидела в том же положении. Только кисти рук сочились свежей кровью. И кожа была серой, но не бумажной. Трехлитровая банка на столе, ранее наполненная водой, опустела. И флакон с фристалом был пуст.
Илья, опираясь на стол, встал. Сил хватало только на то, чтобы стоять на ногах без подпорки, и то хорошо. Запрокинул Оле голову назад. Кровоточившие губы, содранная кожа на скулах. Ничего, это вылечат, даже шрамов видно не будет, по первому разу заживает бесследно, а второго он уже не допустит. К счастью, она была не совсем в отключке. Через какое-то время даже открыла глаза — мутные, ничего не выражающие, как у мертвецки пьяного человека.
— Оля, — позвал Илья.
Она с трудом повернула голову на звук.
— Привет, — сказал он ей.
Почерневшие от засыхающей крови губы дрогнули, сложились в подобие улыбки:
