Переписка 1826-1837 - Александр Пушкин

Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину В Москве. На Остоженки против Воскресения в доме священника.

863. П. В. Нащокин — Пушкину. Конец ноября 1833 г. Москва.

Ах любезный Александр Сергеивич ты не можешь вообразить мое мучение и нет от него спасение. Я на конец должен сознаться что оно во мне, нет ничего на свете беспокойнее моей души, я страдаю не от того что денег нет — не от того что болен не от того что скучно, даже не от того что грустно, поверишь ли [я] [912] что мне не грустить — не скучать — не хворать — никогда время не было — всё мне некогда, и ничего не делаю видимого, но сколько по пустому работую, не скажу умственно ибо всё без цели и без пользы, но головою ибо от думанья она у меня ей ей! трещить. Сердце мое преглупоэ, я не думаю чтобы у кого глупее [913] оно могло быть — душа, [[нрзб.] [нрзб.]] что тут толковать. Ей ей мочи нет и не знаю что делать. С ума я ни как не сойду — я это наверно знаю, и что будет ей ей не предвижу. — Помнишь ты в Русалке или где, танцовщиков по неволе — я точно в таком положении. Хочу отдохнуть не могу всё у меня кипит пляшет, мнительность — ревность — досада, жалость — не решительность — и тут же упрямство — про любовь я не говорю, ибо это всё любовь дух замирает, голова горит, — рассказывать я не в состоянии ни коротко ни подробно, в волнении жестоком — пишу не останавливаюсь — что-то меня так в шею и толкает тороплюсь не знаю куда и за чем — везде где не бываю везде сердце сильно бьется говорю не глупо но никогда то что хочу сказать — дома трупка за трупкой чай за чаем. Отвечает за меня язык а не я, в голове же моей кроме беспрестанных сцен — драматических со всеми лицами, ревнивые сцены владычествуют — ужасно — отвратительны, подлые — лукавые — и хитры до невозможности, т. е. до чего, как в картах говорится не ловится и вместе упрямство быть так, да и только, одним словом вот что я заключил — и как я представляю себя, — оно всё мое сердце мое пре доброе, пре мяхкое, и пре пламенное, ум мой, пре не доверчивый и пре отчетливый и занятный. Воображение мое или душа моя — возмущается каким-то [914] подлым и тоже лукавым чертом. Черт возьми. Сил нет не писать чего-нибуть — а писать так мудрено что способу никако[го] нет. Вертит меня точно на колесе. — Прости ради бога что пишу вздор право не чувствую что пишу. — Управитель твой приехал, бумагу выправил — а денег опять не дадут — ибо я тебе и писал и сказывал сколько раз что надо по пяти десятин на душу, а у него опять только по 3 — было прежде по 2. — Ему надо ехать домой а мне перестать писать. Прощай, на будущей почте — может быть письмо будет писано слогом повествовательным — теперь и нужно бы было и удивительные вещи можно бы рассказать — но не могу. Кровь слишком волнуется. Прости — не сердись — на письмо, — я так его писал как воду холодную пил, — мне нужно быть — по мороке [?], ибо играть в карты я удерживаюсь — а не то бы я вот как бы согнул карту, семерку треф на при.[мер] — т. е. на чисто при греб бы всё золото — при мазал, бил, да еще при мазал и выиграл или и проиграл бы, а уж бы карту смял бы в кулаке хорошенько, да и бросил. Прощай еще раз утешитель мой радость моя. Я рад что я могу писать всякую глупость — и мне право дела нет — что [ты ни скажешь лишь бы я мог сказать]. — Кланяйся всем. Пиши коли можешь ко мне, а я не знаю что мне желать чтобы ты приехал или нет — впроч.[ем] приезжай я буду очень рад.

Первое письмо я давно на писал.

П. Н.

864. А. X. Бенкендорфу. 6 декабря 1833 г. Петербург.

Милостивый государь граф Александр Христофорович

Осмеливаюсь препроводить Вашему сиятельству стихотворение, [915] которое желал бы я напечатать, и при сем случае просить Вас о разрешении для меня важном. Книгопродавец Смирдин издает журнал, в коем просил меня участвовать. Я могу согласиться только в том случае, когда он возьмется мои сочинения представлять в ценсуру и хлопотать об них на ровне с другими писателями, участвующими в его предприятии; но без Вашего сведения я ничего не хотел сказать ему решительного.

Хотя я как можно реже старался пользоваться драгоценным мне дозволением утруждать внимание государя императора, но ныне осмеливаюсь просить на то высочайшего соизволения: я думал некогда написать исторический роман, относящийся ко временам Пугочева, но нашед множество материалов, я оставил вымысел, и написал Историю Пугочевщины. Осмеливаюсь просить через Ваше сиятельство дозволения представить оную на высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для его величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных.

С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть,

милостивый государь, Вашего сиятельства покорнейший слуга Александр Пушкин.

6 декабря 1833. С.П.Б.

865. П. В. Нащокину. 10-е числа (после 12) декабря 1833 г. Петербург.

Я получил от тебя два грустные письма, любезный Павел Воинович, и ждал третьего, с нетерпением желая знать, что делается с тобою, и какое направление принимают дела твои домашние и сердечные. Но ты вероятно слишком озабочен; и я не знаю, чего надеиться: переменилась ли, успокоилась ли судьба твоя? Напиши-ка мне об этом подробнее.

В твои именины семья моя (в том числе Григорий Федорович) пила твое здоровье и желала тебе всякого благополучия. Об [Алеше] Леленьке не имею известия; он живет у Эристова, а я на его имя получаю из Москвы письма. Сумасшедший отец его написал мне сумасшедшее письмо, на которое уж мне поздно отвечать; он беспокоится о калиграфических трудах своего сына и о том, не плачет ли мальчик, и не тоскует ли о своих родных? Успокой старика, как умеешь.

Не знаю, буду ли я у Вас в январе. Наследники дяди делают мне дурацкие предложения — я отказался от наследства. Не знаю, войдут ли они в новые переговоры. Здесь имел я неприятности денежные; я сговорился было со Смирдиным, и принужден был уничтожить договор, потому что Медного всадника ценсура не пропустила. Это мне убыток. Если не пропустят Историю Пуг.[ачева], то мне придется ехать в деревню. Всё это очень неприятно. На деньги твои однако я надеюсь; думаю весной приступить к полному собранию моих сочинений.

Все мои здоровы — крестник твой тебя цалует; мальчик славный. С Плетневым о Павле еще не говорил, потому что дело не к спеху. Прощай — кланяюсь князю Гагарину — и желаю Вам обоим счастия.

А. П.

Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве на Остоженке, в приходе Воскресения у священника в доме.

866. M. И. Калашников — Пушкину. 19 декабря 1833 г. Болдино.

Милостивый государь Александр Серьгеивич

по приезде моем спешу собрать хотя рублей 1000-чу и взнести в опекунский Совет да ваши 1000 рублей которые остановлены оным Советом то очень бы хорошо естьли бы зачли то уже почти за год проценты не можно ль вашей милости перезаложить в 37-и летний банк. Естьли будет прибавка хотя бы на проценты зачли; а впредь по расчету из оброчной суммы, взносили, сколько причитатся будет. А достальные по заплате, вашей милости доставлять, на кистеневские души надбавочной ссуды и батюшки не выдадут за недостатком земли, окроме что может на 76-ть душ взять по 200 рублей под залог, впродчем воля ваша! Я даже хотел на сто душ и то невозможно, то сказали что и на пятдесят душ не выдадут не только на 200 душ; в продчем что возможно в пользу вашей милости ничего из виду не упущу! Я просил Павла Воиновича и он посылал, за тем кто по этому столу служит то и тот сказал что невозможно. Я и сам просил от кого это зависит и обещал по приказу Павла Воиновича подарить на что сказал, что оную сумму разделить пополам, и то нельзя, засим честь имею пребыть с истинным моим высокопочитанием и преданностию

ваш милостивого государя всенижайший раб навсегда пребуду Михаил Калашников.

19 декабря 1833-го года.

Старуха моя и дочь кланяются, и так худа толки что жива и ноги распухли до поясницы и всё вдоль идет что бог даст не знаем.

867. H. В. Гоголь — Пушкину. 23 декабря 1833 г. Петербург. [916]

23 [917] декабря 1833.

Естли бы вы знали, как я жалел, что застал вместо вас одну записку вашу на моем столе. Минутой мне бы возвратиться раньше и я бы увидел вас еще у себя. На другой же день я хотел непременно побывать у вас; но как будто нарочно всё сговорилось итти мне на перекор: к моим гемороидальным добродетелям вздумала еще присоединиться простуда, и у меня теперь на шее целый хомут платков. По всему видно, что эта болезнь запрет меня на неделю. Я решился однако ж не зевать и вместо словесных представлений набросать мои мысли и план преподавания на бумагу. Если бы Уваров был из тех, каких не мало у нас на первых местах, я бы не решился просить и представлять ему мои мысли. Как и поступил я назад тому три года, [я] когда мог бы занять место в Московском университете, которое мне предлагали, но тогда был Ливен, человек ума недального. Грустно, когда некому оценить нашей работы. Но Уваров собаку съел. Я понял его еще более по тем беглым, исполненным ума замечаниям и глубоким мыслям во взгляде на жизнь Гётте. Не говорю [918] уже о мыслях его по случаю экзаметров, где столько философического познания языка и ума быстрого. — Я уверен, что у нас он более зделает, нежели Гизо во Франции. [Если только он прочтет план мой] Во мне живет уверенность, что [он поймет меня и] если я дождусь прочитать план мой, то в глазах Уварова он меня отличит от толпы вялых профессоров, которыми набиты университеты. —