Ждите, я приду. Да не прощен будет - Юрий Иванович Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В уши шепоток братца Ивана Лопухина-старшего влез: «Человек к тебе будет приходить. Ты ему верь. Письмецо принесёт или слово скажет. Пётр не вечен. Алексей, сын твой, на смену ему придёт. Дождёмся».
Лицо братца придвинулось, глаза смотрели остро: «Погоди, дождёмся». Борода тряслась.
И уже перед глазами улыбка князя Меншикова. Косая, злая. Приехал он к Евдокии объявить о приказе царя следовать ей в суздальский Покровский монастырь. «А ежели ослушаться, матушка, изволишь, указал царь водворить в ту обитель силой». Поклонился. Зубы блеснули.
Мамки, тётки вокруг, дворовые люди да два-три боярина худых, что возле её двора ютились, только ахнули. Карлица любимая, что в ногах кувыркалась, сморщила лицо, заплакала, заскулила, как собака, пинком со двора выбитая.
Меншиков крутнулся непочтительно и вышел, стуча каблуками, словно в кабаке.
— Погоди, — прошептала старица Елена, — ужо Алёшенька воздаст тебе. Воздаст!
И Монсиха, царёва полюбовница, виделась ей. Рот красный, смеющийся, грудь открытая в роброне бархатном. И женская злоба вскипала в сердце, хоть головой о стену бейся.
— Кнутом, кнутом Монсиху, и кровь чтобы лилась...
Кусала губы старица Елена, пальцы грызла. Не было в её сердце смирения. Видения одно мстительнее другого проходили перед ней. Каталась по келье в тоске.
Утром поднялась с камней, платком обвязалась туго, пошла в церковь. Шла прямо. Ноги ставила как деревянные. Молилась, поклоны клала, лбом пола касаясь, а на глазах ни слезинки. Высохли глаза. Какую молитву читала, что просила у бога — никто не слышал. Вышла из церкви, лицо застывшее. Настоятельница заговорила с ней, но старица только губы плотнее сжала. Руки у груди, лицо бледно.
— Богу молюсь, — сказала, — за грехи наши.
Прошла мимо.
Через неделю человек к ней заглянул, братом посланный. Пришёл незаметно. Встал у церкви, помолился на сверкающие кресты. На человеке лапти, котомка за плечами. Шапка на голове рваная. Странник? Нет, глаза выдавали, что ждёт он кого-то. Взгляд по двору шарил. И дождался, кого хотел. К церкви шла старица Елена. Человек к ней кинулся, кланяясь. Шепнул что-то обмерзшими губами. Старица взглянула на него строго, сказала:
— Пройди в келью мою. Скажи, я велела.
Ушёл гость в тот же день. Вышел за ворота монастырские и пошагал в сторону Москвы.
Гак завязался чёрный клубок.
Далеко от Москвы до Суздаля, и дорога трудна. Но всё же пробирались по ней люди. Письма носили, слова передавали тайные. Письма те не чернилами написаны — желчью. И Алёшеньке письма носили. И верила, верила старица Елена: придёт время — отомстится за её страдания и слёзы, царицей она при сыне сядет и вновь венец царский на её голове воссияет. Братья помогут, бояре, что старине любезной приверженцы. Есть такие, и они не выдадут.
...Ходили, ходили люди между Суздалем и Москвой. Таились по оврагам, по чащобам, укрывались от драгун царских, но ходили...
* * *
Европа тесна, и дороги между столицами не бог весть какие гладкие, но есть. И катят по ним дилижансы почтовые, гонцы скачут, дудят в рожки, и вести, особенно дурные, разносятся быстро. А весть для одного дурная, для иного — радость.
О том, что в доме российского царя не всё ладно, узнали и в Париже, и в Лондоне, и при дворе Карла шведского, Петром битого. А раздоры — значит, можно и придержать российского медведя. Много, слишком много побед. Флот растёт. Полки Петровы по Европе маршируют. Хорошо ли?
Купцы английские, ганзейские лён, пеньку, поташ, дёготь, меха, воск, пшеницу, лес из Архангельска возили. И выгодно. Торговлишка та английской короне впрок была. Прибалтийские города богатели. А сейчас Пётр металл, говорят, на Урале льёт. Ни к чему то. К Балтике пробился. И то негоже.
Сильная Россия никому в Европе не надобна.
Англичане флот с российским флотом объединили. Досаждало английской торговле шведское каперство. И тому конец положить неплохо. Но не больше. Мирить Петра с Карлом на укрепление России не следовало. И Вене сильный Пётр ни к чему. Пусть тревожит пруссаков, но Балтика полки водит. У Вены свои заботы, свои интересы. Цесарь стар, а наследника у него нет. Кто границы оборонит? Кто защитит Габсбургский дом? Мария-Терезия? Но она женщина. Нет, лучше Пётр — бессильный. Когда пожар в доме, о соседних землях не думают.
Совсем недавно при дворах царских особ в Европе о русской земле говорили так:
— Московия? А где то? Ах, на востоке... Меха, меха... Медведи... Да, да... То где-то там...
И неопределённый жест, обращённый в пространство. И ещё говорили:
— Раздор в семье царской? Что ж, бывало такое и при европейских царствующих домах. Опыт подсказывает: самое подходящее время для себя кусок урвать.
Неожиданно дипломатический корабль Петра, шедший под хорошими парусами, потерял ветер. Паруса обвисли бессильно. Пётр то увидел сразу. И, как матросы на вантах, забегали, засуетились его дипломаты. Ни слов лестных, ни подарков не жалели. Но причину, которая объясняла бы неожиданную настороженность в европейских столицах к русским, царю обговаривали туманно, путано. Пётр нервничал.
Многодумный Борис Иванович Куракин — посол в Амстердаме, человек въедливый, крючкотвор и хитрец, намекнул было в разговоре с Петром о царевиче, но царь так резко поднялся из-за стола и забегал торопливо по комнате с исказившимся лицом, что Борис Иванович замолчал. Ушёл головой в плечи. Забоялся. На глаза насунул густые брови.
Пётр уставился в окно, руки за спиной, ноги циркулем. И словно закостенел. Куракин постоял молча, плечами пошевелил несмело под камзолом. Пётр не двигался. На стене щёлкнули часы. Борис Иванович вздрогнул. Пётр по-прежнему смотрел в окно. Дверца в циферблате часов распахнулась, и на малый помост, сложенный из медных плашечек, шагнул человечишка махонький с молоточком. Куракин покосился на него, помаргивая. Часы во второй раз щёлкнули, и кузнец игрушечный отчаянно ударил молоточком о наковальню.
Как-то о часах тех с громким боем Пётр сказал:
— Держу часы сии, дабы напоминали каждые четверть часа о быстротечности времени и что человеку оного мало отмерено. А посему прожить его надо с пользой.
Но сейчас было не до боя малинового, и, ещё медь не отзвенела, Пётр повернулся, глянул на Бориса Ивановича. Глаза у царя на пол-лица. У Бориса Ивановича пальцы на ногах скрючило.
Пётр спросил тихо:
— Внятно скажи, в чём царевича винишь?
Услышав слова те страшные, Куракин упал на
