Русская фантастика – 2016 (сборник) - Светлана Колесник

Эльвира нежно прижала к груди окровавленный кинжал. Совсем забыл сказать – он висел тут, на стене, на медвежьей шкуре. Вчера мы его сняли, когда взяли шкуру, я и позабыл о нем. Вот, значит, куда он делся. Мать и дочь сидели передо мной – я резал мясо на торце стола, они сидели по бокам – такие похожие в этот момент.

– И утром так устала, так устала, – продолжала Эльвира. – Положила тебя на кровать. Ты немедленно завизжала, вот прям как эти твари, покраснела вся, стала извиваться. Это у тебя животик болел, с Ромочкой-то я уже умная была, мы сразу бифидумбактерин купили. И я стояла, смотрела на тебя, и так хотелось взять тебя за ножки и об стенку головенкой… и сейчас, когда мы этих тварей били, я… мне… Так хорошо стало!

«Нет, ну как она может говорить такое? Тем более вслух, при свидетелях? – подумал я. – Это же такая травма для ребенка! Какая же она мать после этого!»

Да не мать она, конечно.

Над столом повисла тишина. Было слышно, как чешется собака у очага.

Я ждал, что ответит Гера. Я был готов к крикам, слезам, визгу – ко всему, что Гера так здорово умеет делать.

– Пойдем порубим трупы вообще в куски, – великодушно сказала Гера. – Тебе еще лучше станет, я думаю!

В мешке на стене я нашел кое-какие специи и – под мешком – видавшую виды сковородку. Эльвира вызвалась пожарить мясо, все-таки вспомнила, чем должна заниматься женщина. Пока она сидела у очага на полешке, держа сковороду над огнем одной рукой, а второй почесывая загривок собаке, я записал все, что случилось.

Произошел еще один сюрприз. Лена пришла в себя.

Она внезапно спросила со своей лежанки:

– А почему вы не сделали этого, Эльвира?

– Вы очнулись! – обрадовалась Гера. – Давайте я вас развяжу.

Я не стал вмешиваться – пусть уже делают что хотят. Устроился на своей лежанке у стены, хотел повернуться к ней лицом – от бревен шел приятный смолистый аромат. Но потом передумал поворачиваться спиной к своим, кхм, замечательным спутницам. Эльвира дала Гере свой кинжал, та разрезала веревки. Сначала Лена закричала – в затекших конечностях начало восстанавливаться кровообращение, а это всегда больно. Она принялась, морщась, ходить по дому – ей это Гера посоветовала.

– Так почему же? – спросила Лена, остановившись около Эльвиры.

За стеной что-то шуршит. Не началась бы метель, а то ведь и не увидим, куда ехать. Уже сейчас, судя по тому, как снег царапает стену снаружи, ветер разыгрался не на шутку. Я держу тетрадь на коленях и продолжаю писать. Это так успокаивает. Правда, ломит плечо, которым я упираюсь в стену, – отвык писать так много.

Эльвира перестала мешать мясо в сковороде деревянной ложкой. Не буду я это есть… А запах такой приятный, совсем как говядина.

– Что – почему? – спросила Эльвира.

– Почему вы не ударили Геру головой об стену, ведь она так вас достала? – настаивала Лена.

– Ах это, – улыбнулась Эльвира. – Герочка, попробуй мясо. Я уже попробовала, но не знаю. Вроде жестковато еще.

Она протянула дочери ложку, полную аппетитных румяных кусочков. Гера, сидевшая рядом на своей лежанке, осторожно взяла и принялась дуть. Лицо Эльвиры изменилось, стало светлым и ясным.

– В этот момент ее отец позвонил в дверь. Вернулся как раз из командировки. Я ему навстречу выскочила, вся в слезах… Он все понял, и как был, сутки не спавши, а еще ведь смена часового пояса – плюс одиннадцать! – взял Герочку и сказал, чтобы я бируши вставила и поспала. Я когда проснулась… к вечеру… мне так стыдно было.

Она снова улыбнулась. Лена присела напротив нее, чуть подавшись вперед. Неужели она не видит, что творится у Эльвиры с глазами? Острые звезды уже торчат из них.

– Повезло вам, – вздохнула Лена. – Другой папашка бы…

– А рожать от мудаков вообще не стоит, – пожала плечами Эльвира.

– Нормально, есть можно, – сказала Гера.

Ее маленькие стальные зубки блеснули в отблесках пламени.

– Лена, вы должны быть ужасно голодны, – спохватилась Эльвира. – Идите возьмите, там на стеллаже у дальней стены миски есть и еще ложки. Гена, вы тоже не модничайте.

Я все понял. Я должен это сделать. Не дать заразе расползтись по миру отсюда, из длинного дома викингов. Я, больше некому.

Гера выпустила из рук топор наконец, когда брала у матери ложку. Наши лежанки стоят рядом. Мне нужно только наклониться, но я подожду, пока девчонка отойдет подальше. Это хорошо, что они с Леной ушли в дальний конец дома. Сразу с ними со всеми мне не справиться. Сейчас я сделаю то, что должен, открою дверь и выйду. Надо торопиться – вьюга уже воет громче, чем фальшивые младенцы вчера. Неужели Эльвира с Леной и Герой не слышат?

Тетрадку я решил оставить здесь. Я буду писать последние, самые важные слова и незаметно наклонюсь.

Кто бы ты ни был, если ты сидишь здесь потому, что снег за стенами скрипит, и у тебя болит голова от детского плача, знай:

Тебе нужно т…

Александр Змушко

Клятва Марьям

Арайке

Место действия: альтернативно-историческая вселенная. Палестина, Финикия, Сирия (Земля Шам).

Время действия: 7438 год от рождения Адама.

Поезд качнулся, набирая ход. Состав выполз из теснины между охристых скал, и за окном замелькали пейзажи Гефсимании. Церквушки, синагоги, мечети и особняки богачей сменялись оливковыми рощами, свечами кипарисов и зелеными квадратами полей.

Орест Альгердович, не сдержавшись, постучал набалдашником по стеклу. Звук был приятный, чистый. Ребячество, конечно, но не удержался – уж очень удивительным казался ему триумф человеческой мысли. Стекло было отличного качества – абсолютно прозрачное и ни капли не искажало перспективу. Сидело в золоченых рамах прочно, не дребезжало. Еще одна прекрасная деталь в громадном механическом чуде.

Самоходный паровой локомотив, творение инженерного гения Герона Александрийского[4]. Он должен доставить его в Хошкани, столицу автономного царства Ханигальбат, всего-то за полутора суток. В то время как на корабле, или тем паче на лошадях, этот путь продлился бы значительно дольше. Кто мог бы подумать, всего век назад, что золотые пески Аравии будут с ревом и клокотом пересекать громадные железные монстры?

Устыдившись своего порыва, он опустил трость на пол и оперся о золоченую голову сфинкса. Нога все еще давала о себе знать. Острые боли терзали его, словно огонь Джаханнама. Как там сказано в Коране? «И для неверных из огня будут покроены одежды». А ведь он – неверный кафир[5]. Странно, что наказание постигло его еще до смерти, но ведь неисповедимы пути Господни – «ведь Твой Господь, поистине, Вершитель всего, что пожелает»[6].

Чтобы отвлечься от очередных мучительных приступов боли, Орест повернулся и стал смотреть в окно. Покатый лоб Елеонской горы остался позади, и вот потянулась унылая равнина, заросшая пожухлым кустарником. Поезд ускорялся и устремлялся по направлению к Назарету. Словно посвистывающее и грохочущее по рельсам механическое чудовище, «Конь Всевышнего» со стремительностью ласточки преодолевал бесплодные равнины.

Обстановка вагона подкупала сибаритским сочетанием роскоши и уюта. Стены были обиты панелями из полированного тиса; на полу лежал пушистый ковер. Наверно, из самого Пенджаба – только там могло родиться такое чудо с подлинно индийским буйством красок. Сказочно быстрый поезд, самый быстрый во всей Земле Шам[7].

Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.

Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.

Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем. О намерениях, пейзажах, техническом прогрессе и даже – о Всемогущий! – о своей боли.

В коридоре стояла девушка. Оресту показалось, словно у него внезапно проявился симптом Лермитта: ощущение удара током, распространяющееся сверху вниз вдоль позвоночника.

Она была прекрасна.

Орест Альгердович Кухулин не смог определить, к какой национальности относится незнакомка. Турчанка? Курдистанка? Или же уроженка Гаскони? Было в ней что-то волнующе южное, а может, даже восточное… но не было характерной черты, которая помогла бы отнести ее к тому или иному народу.

В ней не было греческой идеальности черт. Крупноватый, слегка выступающий нос; чувственные губы; резкие очертания подбородка, высокие скулы. Ее кожа была темной, матово-золотистой – то ли от природы, то ли от густого загара. Пожалуй, модницы с Елисейских Полей могли бы счесть ее безобразной.