Прыжок в ничто - Александр Беляев

Инженер хотел задать еще один вопрос, но Чичагов решил, что сказал и так слишком много. Отговорившись тем, что спешит на заседание, маститый профессор понес свою драгоценную голову дальше.

Это заседание, посвященное обсуждению проекта Михеева, было довольно бурным.

Вначале спецы держали себя сдержанно. Никто не решался «крыть проект вовсю», но многие осторожно высказывали свои «опасения», которые, как капля яда, должны были отравлять идею смелого проекта. В конце заседания страсти разгорелись, и уже слышались выкрики: «Глупость! Чепуха! Безумие!» Тяжелая артиллерия — Чичагов — приберегалась противниками проекта к концу.

Речь профессора по форме была очень «объективна», а по существу он вылил ушат холодной воды на энтузиастов, «высказав свое скромное мнение» о многомиллиардных затратах.

Проект висел на волоске.

Но тут неожиданно на помощь Михееву двинулись работники мест — волжане, живущие в непосредственной близости с «жаром земли».

Их натиск был силен и дружен.

— Даешь Волгу!

Один из них повторил слова Михеева: «Ни капли живой воды, ни грамма гумуса, ни метра высоты Волги не должны пропадать в низинах соляной пучины Каспийского моря!»

— Даешь Волгу!

Большие звезды не мигая смотрят на Землю, словно глаза неведомых ночных птиц. Густая темень, пугливая и упрямая, подступила к самым углям догоревшего костра. Набежит ветер, вспыхнет язычок пламени, осветит лица рыбаков, край сохнущей сети, черное лоснящееся брюхо опрокинутой на берегу лодки и снова придвинется к углям. С берега тянет сыростью, дегтем, рыбой.

Усталые рыбаки доедали уху, черпая деревянными ложками из котелка.

— Лопайте напоследях. А потом каюк: заговеем на рыбу-то! — прервал молчание седой кряжистый старик Глеб Калганов, короче — Калган.

По сторонам его сидели три сына — справа старший, слева младшие, такие же крупные, бородатые детины, как и он сам, только черноволосые.

Глеб — староста рыбацкой артели. Каспий и низовья Волги — для него открытая книга, каждую строчку которой он знает наизусть. Знает воду, рыбьи повадки, капризы погоды, моря и его обитателей. По известным ему одному приметам умеет даже предсказывать, когда пойдет пузанок, бешенка, вобла, куда направят они путь, большой ли улов будет. Во всем, что касается рыбы, его слово — закон. А так как рыбацкое село только и живет рыбой, то слово Глеба и во всем прочем — закон. Что скажет, так тому и быть. До войны он был на промыслах не последний хозяин, имел капитал, снасть, посуду. Революция разрушила его благосостояние, но не авторитет. Артелью он правил по старинке — вертел как хотел.

Его слова вызвали удивление рыбаков. Чудит Калган!

— На наш век рыбы хватит! — отозвался рябой Сыч.

— Ложку оближи да язык проглоти. То-то, что не хватит! — важно ответил Глеб. Помолчав немного, чтобы убедиться, что никто больше не прерывает, он продолжал: — Последние времена приходят. Отнял Бог разум у людей, и дела их безумными стали. Божий мир по-своему переделать хотят: море высушить, Волгу-матушку в степи заволжские повернуть. И останемся мы как рак на мели. Истинно на мели! И отцы, и деды наши жили у моря, рыбачили. Море да Волга были нам пашней, а рыба — хлебом. А тут — на тебе! Высохнет море, уйдет Волга, подохнет рыба, подохнем и мы. Куда пузанок, да вобла, да прочие морские твари икру метать пойдут? Некуда. Нету Волги. Крышка! И будут хаты наши стоять в голом степу. А дно морское пахать начнут. Где рыбка божия резвилася, там тракторы затарахтят, совхоз устроят. Сельсовет на дне морском. Красота!.. Пропали наши рыбацкие головы! Без Волги, моря нету нам жисти!

Глеб замолчал, склонив голову, как бык под ударом обуха.

Рябой Сыч сплюнул громко, выругался:

— Да ты, может, выпил лишнего, Калган, не проспался? Очнись, перекрестись! Что бредни разводить на ночь? Мыслимое ли это дело?.. — И осекся.

Глеб поднял голову и строго посмотрел на Сыча.

— Я никогда ума не пропивал и брехней не занимался… Вчера мне сам председатель сельсовета говорил. Приехали, говорит, какие-то из Астрахани, начальство, людей на работу нанимать. Они все и рассказали, что Волгу закроют, море осушат. От Астрахани, говорит, море верст на триста отойдет. Значит, и от нас немного меньше. Ниже Камышина, у Сестренки, говорят приезжие, уже землю роют, камень, песок подвозят, бараки строят. Плотиной Волгу перехватят. Одним словом, упокой, господи, души усопших рабов твоих!

Рыбаки вдруг зашумели, словно грозовой ветер по лесу прошел.

— Как же быть теперича? — перекричал всех молодой испуганный тенор.

Глеб усмехнулся в седые усы — проняло!

— То-то, как быть, — важно заговорил он. — Време-на-а! Что год, то хуже. И все оттого, что Бога забыли. Сказал Бог: «Все добро зело». А они нате! Выходит, Богом неправильно сотворено. Поправлять взялись! А было-то разве плохо? В старину как жилось? — И Глеб уже оседлал своего конька. Он говорил о «золотом веке», когда в Каспии и низовьях Волги вылавливали рыбы больше восьмидесяти миллионов килограммов в год, на двенадцать миллионов рублей, о белуге весом в полторы тысячи килограммов, о севрюге в пятьдесят килограммов, о стерляди в шестнадцать килограммов.

— А теперь что? Белужка — пятьдесят пять килограммов, осетр — десять-двадцать, севрюжка и вовсе шесть килограммов. Мельчает рыба, падают промысла. А теперь и вовсе извести их хотят.

После такой подготовки Глеб хотел повести речь дальше. Но тут неожиданно в разговор вступил худой рыбак Кузьма Сысоев, весь колючий, как каспийский бычок, колючая, давно не бритая борода, колючие глаза и слова колючие:

— Большевики виноваты, говоришь? Они рыбу извели? А ты нет? А кто в запретное время да в запретных местах рыбу ловил? Скажешь, не ты? Кто реку неводами загораживал, рыбу в места нереста вверх не пущал? Кто на «ямах» становища облавщиков устраивал да зимовавших там леща, да сазана, да сома вылавливал? Не ты? Ты и есть первый рыбный вредитель! Рыбу изводил, а сам раздувался. Это теперь-то тебе животы подтянуло, вот и заскулил: ха-арашо жилось! Кому хорошо, а кому плохо. Все рыбаки окрест у тебя в кабале были! Отъелся на нашем поту-крови, на тебя, сволоча, работали.

Глеб хоть бы что, как будто и не о нем речь. Трубочку закурил, в потухший костер плюнул и спокойно ответил:

— Ну что же, братцы, нехорош я вам стал, выжил из ума старик, ищите себе старшого помоложе. А я вижу, что делать мне тут больше нечего. Завтра чуть свет возьму котомку за плечи да с сынами своими и побреду по дорожке куды глаза глядят.

Рыбаки встревожились.

— Буде, Калган!