Исцеляющая любовь - Эрик Сигал

Вдруг она опять начала воспринимать окружающее: Леместр окликнул ее голосом капитана, отчитывающего нерадивого матроса:

— Доктор Кастельяно, с вами впервые случается истерика на работе?

Она промолчала.

Снисходительно усмехнувшись, он добавил:

— Быть может, вам лучше не дежурить в «критические дни»?

Лора не поддалась на провокацию.

— Ребенок мог бы жить, — спокойным и категоричным тоном объявила она.

— Скажем так: результат мог бы оказаться более благоприятным, — согласился Леместр.

— Прекратите! — раздраженно воскликнула Лора. — Вы прекрасно знаете, что он должен был жить. В том, что случилось, виноваты врачи. Виновата больница. Неужели вы станете это отрицать, доктор Леместр?

— Доктор Кастельяно, может быть, лично вы безупречны, мне трудно судить. Но мой несколько более богатый опыт подсказывает, что нормальные люди, движимые даже лучшими из побуждений, могут совершать ошибки.

— Но не такие дурацкие ошибки, которых на сто процентов можно избежать! Это была халатность, преступная халатность!

Он сохранял невозмутимость.

— Кроме того, доктор Кастельяно, я обнаружил, что нормальным людям не нравится, когда им выговаривают дети. Если вы так опечалены случившимся, почему бы вам не поговорить с заведующим вашим отделением? Или даже моим отделением? А теперь, если позволите, меня ждет еще одна роженица с продромальными родами.

Он повернулся и не спеша пошел прочь.

Лора подумала: «Продромальные роды? Значит, ей еще часов пять мучиться. Что же ты даже не удосужился придумать какой-нибудь более правдоподобный предлог? Совсем меня дурочкой считаешь?»

И она окликнула:

— Доктор Леместр!

Он замер.

— Да, доктор Кастельяно?

— Вы родителям сообщили?

— Да. Я не из тех врачей, кто боится быть плохим гонцом. А матери дал успокоительное.

— Могу я спросить, как вы им объяснили происшедшее?

— Я сказал, что ребенок родился очень слабенький, что мы предприняли все усилия, чтобы его спасти, но результат оказался неутешительным. А вы сформулировали бы иначе, доктор Кастельяно?

Не давая ей ответить, он развернулся и шагнул к двери.

Лора осталась стоять посреди палаты, вновь переживая все случившееся. И ее напрасные усилия, и гибель малыша, и этот тяжелый разговор лишали ее способности ясно мыслить.

К ней подошла одна из операционных сестер.

— Лора, не обижайся, если я тебе скажу: доктор Леместр — очень опытный специалист. И человек хороший. Я уверена, что в глубине души он огорчен не меньше твоего. Но с нашей работой нельзя оплакивать каждого, кого не удается спасти. Иначе свихнуться можно.

Лора молча кивнула в знак благодарности. Сестра вышла, а она подумала: «Сама ничего не понимаю, сестра. Я не свихнулась — я очень зла!»

До сих пор Лора внутренне гордилась про себя тем, что не умеет печатать на машинке. Это была еще одна составляющая ее нежелания вписываться в стереотип «настоящей женщины». Поэтому сейчас ей пришлось попросить одну из сестер, только что пришедшую на дежурство, чтобы та под ее диктовку напечатала письмо. В четырех экземплярах. Оно было адресовано не ее непосредственному начальнику, заведующему педиатрическим отделением, и не заведующему отделением акушерства и гинекологии (хотя, конечно, они получат копии), а директору всей клиники Айвену Колдуэллу, доктору медицины.

Изложив как можно более сжато события прошедшей ночи, она спрашивала доктора Колдуэлла, нет ли возможности сделать так, чтобы подобные «глупые и трагические проявления небрежности» в дальнейшем не повторялись.

Девушка торопливо печатала, едва поспевая за Лорой. Прочитав написанное, она многозначительно заметила:

— Мне кажется, доктор Кастельяно, вы кое-что упустили.

— Что же?

— Вы не назвали своего ближайшего родственника.

— Я вас не понимаю, сестра. Я не собираюсь умирать.

Та покачала головой:

— А мне показалось иначе. Это письмо равносильно самоубийству.

Лора уже опаздывала на обход, а потому, надписав три конверта из четырех, собрала их и побежала вниз отдать на стойку приемной, после чего поспешила в педиатрическое отделение. Остаток дня она ходила как сомнамбула.

В половине шестого она наконец сменилась и пошла в буфет перекусить.

Потом, по дороге к себе, она заглянула в ячейку с корреспонденцией — не пришел ли ответ на ее заявку в Национальный институт здравоохранения в Вашингтоне. Но в ячейке была какая-то реклама, счет за телефон и конверт с надписанным от руки адресом: «Доктору Лоре Кастельяно».

Она подавила зевок и вскрыла письмо. Не успела она дочитать до конца, а сон уже как рукой сняло.

Уважаемая доктор Кастельяно!

Я был бы признателен, если бы вы нашли возможность сегодня, в семь часов вечера, зайти ко мне в кабинет. Если у вас есть другие дела, просил бы их отменить, поскольку вопрос, который я намерен с вами обсудить, не терпит отлагательства.

Искренне ваш,

Она бросила взгляд на часы. Шесть пятнадцать. Времени только-только, чтобы подняться к себе, принять душ и проглотить пару таблеток аспирина.

Когда Лора незадолго до семи появилась в приемной директора, ей не потребовалось называть свое имя секретарше.

— Добрый вечер, доктор Кастельяно. Входите. Я доложу доктору Колдуэллу.

Едва приоткрыв дверь, она поняла, что ее ждет далеко не конфиденциальная беседа с глазу на глаз — в кабинете было полно белых халатов. Похоже, ей предстояло сразиться с целым отрядом коллег.

— Входите, доктор Кастельяно, прошу вас, — пригласил директор и учтиво поднялся. Он один был в цивильном костюме. — Вы со всеми присутствующими знакомы?

Лора обвела кабинет глазами. Она узнала заведующего своим отделением, Леместра и его начальника, но с костлявой седовласой женщиной в очках знакома не была. Та порывисто встала и представилась:

— Я Мюриэл Конуэй, заведующая сестринским отделением.

Она улыбнулась и протянула Лоре руку.

— Пожалуйста, садитесь, доктор Кастельяно, — пригласил директор, указав на кресло в самой середине комнаты.

Лора послушно села. От усталости она даже не могла волноваться.

— Итак, — начал Колдуэлл, — полагаю, вы догадываетесь, зачем я вас пригласил.

— Думаю, да, — согласилась Лора. — Я только удивлена, что наш разговор обернулся таким… коллективным мероприятием.

— Думаю, причина станет вам ясна по ходу дела, — заверил директор. — Поскольку ваша злополучная записка затрагивает честь всех присутствующих.

— Прошу меня извинить, сэр, но я бы назвала «злополучной» описанную мною ситуацию.

Директор пропустил ее замечание мимо ушей. После чего дал, по его мнению, более верную трактовку происшедшего:

— Получив вашу записку, я провел тщательное расследование обстоятельств сегодняшнего утра, и мне совершенно ясно, что вы действовали крайне непрофессионально.

«О чем он толкует?» — подумала Лора. Она попыталась сохранять самообладание, ибо интуиция подсказывала, что Колдуэлл пытается ее спровоцировать на нервный срыв и уничтожить на месте.

Но она удивила его своим признанием:

— Я тоже об этом думала, доктор Колдуэлл, и признаю, что допустила несдержанность. Мне не нужно было в операционной давать волю эмоциям. Это никак не способствовало делу и уж конечно не вернуло бы жизнь малышу.

Она помолчала, а потом с нажимом сказала:

— Это мог сделать только кислород.

Реплика вызвала неловкое покашливание.

— В любом случае, мне жаль, что я не сдержалась.

— Очень мужественное признание, доктор Кастельяно. Спасибо вам. Но боюсь, вы упускаете из виду главный момент.

— Какой же?

— Мы все — добросовестные врачи. И все, как теперь говорят, время от времени слетали с катушек. Одна из самых тяжелых проблем нашей профессии состоит в том, что мы воспринимаем больных как близких нам людей.

Перегнувшись через стол, доктор Колдуэлл припечатал:

— Но есть непреложный закон: врач не должен спорить со своим коллегой.

— Еще раз прошу извинения, сэр, об этом нигде не написано. В клятве Гиппократа об этом не сказано ни слова.

— Доктор Кастельяно, на это замечание я отвечать не стану. Позвольте вам повторить, что есть общепризнанное правило: врач не должен подвергать сомнению, что его коллеги руководствуются лучшими побуждениями.

— А если на ваших глазах совершается такая вопиющая ошибка, что вы не можете принять это «неписаное правило»? Если, к примеру, действия пьяного хирурга приведут к гибели пациента, который вполне мог бы жить?

— Не доводите до абсурда, Лора. В таком случае, конечно, следует доложить его начальству.