Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

Бармен был японец и, похоже, новичок. Он воззрился на Фортунато со смесью ужаса и благоговения. Японцев с детства приучали думать о гайдзинах как о расе великанов. Фортунато с его шестью футами роста, сутулый, как стервятник, казался ходячей страшилкой для детей.

– Генки десу-не? – вежливо спросил Фортунато, чуть склонив голову. – Я разыскиваю один ночной клуб, – продолжал он также по-японски. – У него вот такая вывеска.

Он нарисовал утку на одной из красных салфеток и показал ее бармену. Тот кивнул и попятился с застывшей улыбкой страха на лице.

Наконец из-за стойки вынырнула одна из иностранных официанток и улыбнулась Фортунато.

– Чувствую я, Тосун здесь долго не продержится. – Обладательница зеленых глаз и темно-каштановых волос говорила с североанглийским акцентом. – Могу я чем-нибудь помочь?

– Я ищу один ночной клуб, который должен быть где-то здесь. У него на вывеске утка, примерно вот такая. Маленькое заведение, гайдзинскими делами почти не занимается.

Женщина взглянула на салфетку. На мгновение черты ее лица исказил ужас – точно такой же, какой испытал бармен. Потом она изобразила на лице истинно японскую улыбку. При ее европейских чертах выглядело это ужасно. Фортунато знал, что она не боится его. Значит, это из-за клуба.

– Не знаю, – сказала она. – Извините.

– Послушайте, я знаю, что здесь замешаны якудза. Я не легавый и не ищу неприятностей. Я просто пытаюсь заплатить долг за одного человека. За моего друга. Поверьте, они хотят меня видеть.

– Извините.

– Как вас зовут?

– Мегэн.

Она задумалась, прежде чем произнести это имя, и Фортунато понял, что она лжет.

– Из какой части Англии вы родом?

– При чем здесь Англия? – Она нервно скомкала салфетку и бросила ее под стойку. – Я из Непала.

Официантка одарила его еще одной кукольной улыбкой и ушла.

Он заглянул в каждый бар в округе, в большинство из них – по два раза, по крайней мере, так ему казалось. Конечно, Хирам мог забрести на полквартала дальше, или Фортунато мог просто не заметить вывески. К четырем утра он устал так, что был не в состоянии искать дальше и даже вернуться домой.

Его внимание привлек отельчик на другой стороне перекрестка Роппонги. Цены за час были намалеваны на высокой стене без окон, у самого входа. После полуночи они были вполне привлекательными. Фортунато прошел по темному садику и пропихнул деньги в узкую щель в стене. Высунувшаяся оттуда рука дала ему ключ.

Весь коридор был уставлен иностранными мужскими туфлями десятого размера, к каждой паре прилагались крошечные зори или кукольные туфельки на шпильках.

В его номере кровать была застелена чистыми атласными простынями. На потолке – зеркало и видеокамера, подсоединенная к широкоэкранному телевизору в углу. По меркам подобных заведений эта комнатка была очень даже скромной. Некоторые были сделаны в виде джунглей или необитаемых островков, а кровати имели форму лодок, автомобилей или вертолетов со световыми и звуковыми эффектами.

Он выключил свет и разделся. Обостренный слух улавливал несущиеся отовсюду негромкие вскрики и резкий, пронзительный смех. Фортунато накрыл голову подушкой и лежал, глядя в темноту.

Ему было сорок семь лет. Двадцать из них он жил внутри кокона силы и не замечал у себя никаких признаков старения. Но за последние шесть месяцев начал наверстывать все, что пропустил. Ужасная усталость после долгой ночи, как сегодня. Утро, когда суставы ноют так сильно, что трудно подняться. Важные воспоминания, начинающие блекнуть, всякие мелочи, повсюду преследующие его. В последнее время ко всему вышеперечисленному прибавились головные боли, несварение желудка и мышечные спазмы. Постоянные напоминания о том, что он человек, а значит, слаб и смертен.

Ничто не вызывает такого привыкания, как сила. Героин по сравнению с ней – стакан выдохшегося пива. Бывали ночи, когда, глядя на нескончаемые толпы женщин, расхаживающих по Гиндзе или Шиньюку, красавиц, буквально каждая из которых была продажной, он думал, что просто не сможет жить дальше без ощущения этой силы внутри себя. Он уговаривал себя, как алкоголик, давал себе обещание продержаться еще один день. И каким-то образом выдерживал. Отчасти благодаря воспоминаниям о его последней ночи в Нью-Йорке, о его последней битве с Астрономом, которые были еще слишком свежи. Отчасти потому, что он не был уверен, есть ли у него еще эта сила, умерла ли кундалини, великая змея, или просто спит.

Сегодня он беспомощно смотрел, как сотня или больше японцев лгут ему, игнорируют его, даже унижаются перед ним, вместо того чтобы поделиться сведениями, которые наверняка им были известны. Он начинал видеть себя их глазами: огроменный, неуклюжий, потный, шумный и нецивилизованный, жалкий варвар-великан, что-то вроде обезьяны-переростка, которая даже не ведает, что такое обычная вежливость.

Капля тантрической магии могла бы в два счета это изменить.

«Завтра, – сказал он себе. – Если завтра ты будешь считать точно так же, тогда можешь пойти дальше, можешь попытаться вернуть ее».

Он закрыл глаза и наконец-то уснул.

Проснулся он с эрекцией – впервые за много месяцев.

«Это судьба», – сказал он себе. Судьба, которая привела к нему Соколицу и дала ему повод вновь пустить в ход свою силу.

Правда ли это? Или он просто пытается найти предлог, чтобы снова заняться с ней любовью, дать выход накопившейся за полгода сексуальной неудовлетворенности?

Он оделся и на такси поехал в «Империал». Делегация занимала целый этаж в новом тридцатиодноэтажном высотном здании, где все было рассчитано на европейцев. Коридоры и кабины лифта теперь казались Фортунато громадными. Когда он вышел на тридцатом этаже, руки у него тряслись. Он прислонился к двери Соколицы и негромко постучал. Несколько секунд спустя постучал еще раз, уже сильнее.

Она открыла дверь – перья взъерошены, глаза сонные, под длинной просторной ночной рубашкой угадывается большой живот. Потом Соколица увидела его и отступила в сторону. Фортунато закрыл за собой дверь, обнял женщину и почувствовал, как зашевелилось внутри нее крохотное существо.

Поцелуй длился долго. Искры так и трещали вокруг них, но это могла быть всего лишь сила его желания, разрывающая цепи, которыми он сковывал его так долго.

Фортунато спустил с плеч бретельки ночной сорочки, обнажив груди с припухшими, потемневшими сосками. Он коснулся одного из них языком и ощутил густую сладость молозива. Женщина обхватила руками его голову и простонала, затем увлекла его в альков, и он отстранился от нее на несколько мгновений, чтобы скинуть одежду.

Соколица легла на спину. Живот был вершиной ее тела, точкой, где сходились все изгибы. Фортунато встал на колени рядом с ней и принялся осыпать поцелуями ее лицо, шею, плечи, грудь. Кожа у нее была мягкая и душистая, как шелк старинного кимоно. Потом он перевернул ее на бок, спиной к себе, и начал целовать поясницу. Его пальцы пробрались между ее ног и задержались там, чувствуя влажную теплоту. Женщина изогнулась, обеими руками сжимая подушку.