Воин - Дмитрий Колосов

— Я памятлив! — заверил Аполлон. — Говори!

— Только что я говорил с Паном и тот сказал мне, что Ясон-Диомед сегодня будет во дворце. Он договорился о встрече с Громовержцем, и тот разрешил ему воспользоваться своим личным каналом связи.

— Ого! Судя по всему это важная птица. Неплохо бы посмотреть на него.

Аполлон вопросительно посмотрел на своего сообщника, тот снисходительно улыбнулся.

— Что бы ты без меня делал! Иди за мной.

Дионис убрал в ничто бочку и прочие аксессуары винопития и они вошли в полумрак дворца. По пути им встретилась тень повара Тантала. Аполлон попытался пнуть ее обутой в золотую сандалию ногой.

— Сколько тебя можно ждать, мерзавец!

Но нога провалилась в пустоту и бог света едва не растянулся, вызвав смех Диониса.

Они забрались на верхний этаж дворца. Здесь в небольшой комнатке сплетничали три нимфы, наложницы Зевса.

— Брысь, потаскушки!

Нимфы с визгом упорхнули. Дионис плотно притворил дверь, привалил ее тяжелым дубовым столом, а для верности окружил стены силовым полем небольшой мощности.

— На случай, если попытаются пробраться тени, — пояснил он свои действия.

— Они служат Зевсу? — словно невзначай, поинтересовался Аполлон.

— А кто их поймет. — Дионис поймал недоверчивый взгляд бога света и решил на этот раз быть честным. — Многие работают на меня, но я не могу поручиться, что они же не бегают с доносами к Афине или Гере. Сикофанты-любители!

Дионис поколдовал над одной из мраморных плит, после чего легко сдвинул ее. Под плитой оказалась ниша.

— Полезли. Но только веди себя тихо.

Ниша оказалась длинной каменной трубой. Кое-где ее дно испещряли небольшие, в монету размером, дырочки и тогда Аполлон слышал неясные звуки.

Наконец Дионис остановился и повернул голову.

— Мы на месте, — шепнул он и указал пальцем вниз. — Смотри.

Аполлон приставил глаз к отверстию. Под ним были личные апартаменты Громовержца. Таинственный гость уже прибыл. Он и хозяин сидели за столом друг против друга и негромко беседовали. Судя по выражению лица Зевса, разговор был не из приятных. Увидеть лицо гостя мешал пепельный шар, подвешенный под потолком.

Томительно тянулись мгновения. Аполлон уже начал терять терпение, но в этот момент таинственный гость потянулся к кубку, и его лицо на какой-то миг явилось взору Аполлона. Всего миг, но этого было вполне достаточно, чтобы бог света придушенно вскрикнул.

Напротив Зевса сидел Тесей.

Это было на веселом празднике в Аркадии. Они старались быть неузнанными. Но как трудно оставаться неузнанным тому, кого знает вся Эллада. И как трудно быть неузнанной той, чья красота сводит с ума. И все же они ухитрялись оставаться неузнанными, хотя встречные невольно провожали их взглядами, восклицая:

— Смотрите, похоже сам могучий Геракл посватался к прекрасной Елене!

А он был сильнее Геракла, его меча опасались даже боги. А она была несравнимо прекрасней вздорной красавицы из Спарты.

— Куда мы теперь?

Леонид заглянул в аквамариновые глаза своей возлюбленной.

— Туда, где солнце. И мягкая, словно шелк, трава.

— И где нет людей?

Спартиат нежно прижал прекрасную головку к своей груди и рассмеялся:

— Точно!

— Ты неисправим. — Афродита притворно вздохнула.

— Ой ли?

Красавица взглянула на своего возлюбленного и, не удержавшись, тоже рассмеялась.

— Ладно, — шепнула она. — Я знаю здесь одно прелестное местечко, где нам никто не помешает.

— Так чего же мы стоим? Вперед!

Они выбрались с запруженной разноцветной толпой площади и двинулись по кривой улочке, убегавшей вниз. Путь их лежал через кварталы ремесленников — грязные, скверно пахнущие и небезопасные ночью. Вытащив из складок легкой туники пропитанный благовониями платочек, Афродита поднесла его к носу и на всякий случай покрепче ухватилась за локоть своего могучего спутника. Из ее груди вырвался вздох облегчения, когда они вышли за крепостную стену.

— Ну и гнусные взгляды у этих мантинейцев! — вслух поделилась она волновавшей ее мыслью.

— Да? А я не заметил ничего особенного.

— Если не считать того, что каждый норовил залезть глазами под мой подол…

— Так ведь только глазами, — насмешливо протянул Леонид. Афродита взглянула на него и фыркнула.

— Конечно, тебе легко об этом рассуждать. Ведь они лезут не к тебе.

— Их отпугивает мой меч. — Афродита ответила на это невольно вышедшее двусмысленным замечание смехом — звонким и легким, как она сама. Леонид понял, о чем она подумала и сказал ту же фразу, что услышал от нее несколько мгновений назад. — Ты неисправима.

— Извини. — Она вновь наполнила воздух серебристыми веселыми колокольчиками. — Кстати, мы уже пришли.

— Здесь? — удивленно спросил Леонид, осматриваясь.

Они стояли на ровной зеленой лужайке всего в стадии от каменной скорлупы мантинейских стен.

— Да. А что, это место тебе не нравится?

Спартиат пожал могучими плечами.

— В общем местечко ничего, если не обращать внимания на то, что отсюда открывается великолепный вид на городскую стену.

— Однако прежде ты не был столь стеснительным.

— Я думал прежде всего о тебе, но если богиню это мало волнует, — Леонид снял плащ и расстелил его на траве. — Прошу!

— Ты забываешь о том, что я богиня любви, а кроме того, я не собираюсь поступать с каждым увидевшим мое тело как Афина с Тиресием.[112]

— Мне говорили, что слепота Тиресия связана совсем с другой историей, — с невинным видом заметил спартиат.

— Это уж слишком, верить в подобные нелепые байки! — выдохнула Афродита. — Тебе не кажется, что будь в этой истории хоть доля правды, я умерла бы от наслаждения?

— Ты принижаешь меня в собственных глазах! — придав лицу оскорбленное выражение, шутливо воскликнул спартиат.

— Напротив, — ответила богиня и поспешила закончить эту затянувшуюся дискуссию. Нежные, покрытые золотистым загаром руки обняли шею возлюбленного, влажноватые губы скользнули по щеке, нашли рот. Как уже бывало не раз, время вдруг замедлило свой бег, а потом и вообще перестало существовать. Устал и медленно опустился в камыши ветер, замерли на месте редкие облака, забылись во сне цветы и деревья. Лишь солнце по-прежнему посылало свои жаркие поцелуи, обволакивавшие кожу знойной пленкой.

В мире существуют лишь две вещи, способных изменить бег времени — ярость и любовная страсть. Когда эти чувства переполняют душу, время умирает, чтобы возродиться вновь уже в другой точке. Эти мгновения и есть потерянное время, о котором столь часто сожалеют моралисты. Эти и никакие другие. Но разве не стоит сладкая ярость нескольких бренных мгновений вечности; ведь она зажигает тлеющее сердце. И разве не стоит этого любовь, останавливающая время сразу для двоих.