Фанфан и Дюбарри - Бенджамин Рошфор

Часов с девяти-десяти начинали долетать звуки из таверны — смех, голоса, звон бутылок и стаканов, слышно было, как Анжела командует слугами, а иногда — и голос Эверетта. Тюльпану страшно хотелось спуститься к гостям, морякам, торговцам, пьяницам, чьи голоса для него были единственным признаком наличия большого мира. Но чтобы показаться на людях, нужно было дождаться, когда отрастут усы и борода. А те, к сожалению, росли не слишком быстро — очередная проблема для такого молодого человека. Ах, эти вечные взгляды в зеркало, в котором все никак не отражаются роскошные усищи — знак мужественности!

Что же касалось великолепного плана помощи американским повстанцам, о котором Тюльпан толком ничего не знал, ибо Эверетт Покс о том упомянул лишь мельком, похоже, от него пришлось отказаться (так думал Тюльпан) или по крайней мере отложить. Но хуже всего было то, что Эверетт не обнаружил ни следа Летиции! Все, что он смог узнать — что капитан Рурк уже четыре месяца в море. Но где? Узнать это было невозможно — военная тайна.

— Вы знаете Рурка? — спросил Тюльпан.

— Захаживал сюда, когда стоял в порту, но всегда один.

— А какова его репутация…насчет женщин?

Эверетт, поколебавшись, сказал:

— Ну, должен вам сказать правду. Несколько лет назад он был разжалован за изнасилование какой-то женщины. Но снова взят на флот — сейчас Англии нужны все её корсары. Но, милый мой Шартр, почему вы так побледнели? Такого Рурк себе уже не позволит, поскольку хорошо знает, что на этот раз угодит на виселицу!

— Годдем! Годдем! Годдем! — проклинал Тюльпан все на свете и бил себя кулаком по лбу. — Я видел, на что он способен, я видел, какой он бешеный! Я думаю, он рискнет и веревкой, лишь бы удовлетворить свое желание! Летиция так прекрасна, что я бы Рурку не удивился! — признал он с горечью.

Ах, не будь тут Анжелы, упоительно милой Анжелы, которая его так утешала!

После первой ночи, которую Тюльпан провел в "Проспект оф Уитби", учитывая явную симпатию, продемонстрированную Анжелой, а также то, как она разоделась к застолью, превратившись в существо просто божественное, Тюльпан боялся, что Анжела сама начнет навещать его по ночам. Но она не сделала этого ни разу, что Тюльпана тоже не радовало. На следующий день, заметив, что он на неё и не глядит, и говорит весьма сдержанно, Анжела сделала ошибочный вывод:

— О Боже, я вас обидела!

— Обидела? Когда?

— Вчера за ужином. Глупо смеялась над вашими ошибками в английском и некоторыми словечками с Чик Лейн…

Тюльпан предпочел сделать вид, что все так и есть. Учитывая, что Аврора Джонс, дававшая ему уроки (Анжела это знала) могла научить только жаргону, выговору и разговорным оборотам своего круга, все это можно было легко поправить! Как вы уже поняли, Шартр получил нового преподавателя английского!

И вот каждую ночь, после закрытия таверны, это он постукивал в дверь комнаты Анжелы. Потом они вместе проводили долгие часы, пока Анжела исправляла его произношение и очищала словарь от неприличных выражений, которых у Тюльпана было слишком много.

Нет, это было изумительно: Анжела вела себя как настоящий учитель, достойно, строго, и во время лекции платье было застегнуто до самой шеи. Около часу ночи она готовила чай, но как-то раз Тюльпан спросил, нельзя ли вместо чая получить немного портвейна. Анжела мельком покосилась на него и налила только ему. Тюльпан спросил:

— Вы не любите портвейн?

— Ну что вы! Очень!

— Тогда почему не наливаете?

— Портвейн на меня так действует! В тот день, когда вы появились, я выпила портвейну, ещё когда готовила окорок. Вы мне очень понравились, но я по натуре стеснительна, и чтобы не показаться глупой гусыней, его немало выпила!

— И произвели впечатление!

— Да, потому, что нарядилась, как девица из мюзик-холла, — вот видите, портвейн на меня влияет очень дурно!

— А мне тогда казалось, что он подействовал изумительно! — при этом Тюльпан почти против своей воли взял её за руку. — И я был рад, что вы меня собрались соблазнить!

— И я вас соблазнила? — с наивным любопытством спросила Анжела.

— Да! И я потом так жалел, что продолжения не последовало!

— Я узнала от дядюшки, что не имею права, — она даже отодвинулась. И закусила губу — так захотелось заплакать.

— Но как же мне хотелось сделать это снова! И теперь так хочется!

— Мне тоже!

— Но вы…но у вас невеста, милый!

"— Ах, черт, что я могу ответить? — подумал Фанфан. — "Ничего!"

К томе же это было невозможно, поскольку Анжела, едва договорив слово "милый", которым закончила свою отчаянную фразу, уже прижала свои губы к его рту! Потом, когда сладкие минуты миновали, опять расплакалась:

— Ах, милый, милый, это невозможно! Вы любите свою невесту? Или нет?

— Ну да, я её люблю! Но и вас тоже, Анжела!

— Так же?

— Нет, совсем иначе!

Господи Боже, раз уж Фанфан так страдал, потеряв свою возлюбленную Летицию, нужно ли было терзаться и тем, что в этой ужасной ситуации не посметь воспользоваться целебным бальзамом? Сказав себе так, Фанфан решил, что это верный ответ на угрызения совести, ответ честный, достойный, одним словом, окончательный. Такого же мнения была и Анжела, которая после очередных наслаждений сказала:

— Как хорошо, что я могу тебя утешить, мой милый, моя любовь! Теперь я знаю, ты уже не так несчастен!

— Гораздо меньше! — признал Тюльпан.

Потом Анжела, утешив его ещё раз, вдруг заявила:

— Но как же я была глупа!

— Почему?

— Что не пила портвейн!

— Но ведь сегодня он тебе был ни к чему!

— Нет, но пойми, как я была напряжена и чего стоило переломить это напряжение!

И тут же, покраснев, признала:

— Ну, а потом все получилось само собой!

А когда Фанфан тихонько покидал комнату — хотя, конечно, их темпераментные утехи давно уже разбудили Эверетта Покса — Анжела шепнула ему на ухо:

— Если ты меня любишь, забудь слова, которым научился в Чик Лейн!

Эти занятия продолжались потом каждую ночь три недели подряд, иногда с дополнениями после обеда, и достигли больших успехов в применении оборотов как словесных, так и телесных.

Анжела была от Тюльпана без ума, а Тюльпан растерянно осознавал, как его чувство к Анжеле все растет и перерастает в любовь! Теперь Анжела была единственным светом его очей, он не мог ею досыта насладиться и каждую ночь открывал все новые достоинства, все большее очарование и прелесть. И, кроме всего прочего, обожал её за оставшуюся в ней врожденную стыдливость, которую той приходилось еженощно превозмогать, и за почтение к Летиции его невесте!