От Нефертити до Бенджамина Франклина - Наталия Басовская

Шокируя общество своим внешним видом, Дизраэли поступал правильно: о нем начинают говорить, он попадает в дневники и переписку современников. Его критикуют, но не отвергают.

Тогда он решается на свое первое предприятие — организует газету. Все было придумано отлично. Удалось привлечь к работе зятя самого Вальтера Скотта. Но успеху мешал неприятный характер Дизраэли и его экстравагантный образ жизни, особенно то, что он начал делать долги. В английском обществе это всегда осуждалось. В итоге его отстранили от дела, которое он затеял. Это был тяжелый удар.

Однако Дизраэли не растерялся окончательно. Он бросился писать. Так появился его первый роман «Вивиан Грэй» — о молодом человеке, критически настроенном по отношению к высшему свету, в который так рвался сам Дизраэли. Роман был опубликован анонимно. В обществе спорили об авторстве. Когда же выяснилось, что над светом зло шутит двадцатилетний юнец, его просто выгнали вон.

Глубоко расстроенный (все погибло, замысел стать великим человеком не состоялся!), он отправился в длительное путешествие. Отсутствовал почти полтора года. Посетил несколько стран. Побывал в Албании, Греции, Турции, Палестине, Египте и написал много интересных заметок. Эти впечатления отразились потом в его книгах, где он рассуждал о взаимодействии цивилизаций Востока и Запада, о возможности взаимного обогащения.

Правда, реализацию этих возможностей он видел в колониальной политике.

К тридцати годам Дизраэли наконец сделал выбор: не поэт, как Гомер, не воин, как Александр, — он политик. Это и понятно. Первый литературный опыт слишком дорого ему стоил. А эпохи великих завоевателей уже ушли в прошлое. Зато после состоявшихся в XVII–XVIII веках великих революций активно отрабатывались механизмы буржуазной демократии, либеральной и консервативной. Это происходило в спорах, борениях, здесь было поприще для деятельности.

В частности, в Англии разворачивалась полемика вокруг избирательной реформы. Обсуждалось, все ли граждане должны участвовать в выборах, достойно ли сохранять имущественный ценз или это ущемление демократических прав.

Дизраэли включился в политическую борьбу. В этот период он сделал такую запись: «Великие люди — это люди огромной энергии, неудержимой воли, которые рассматривают подобные себе человеческие создания просто как инструменты, при помощи которых они могут построить пьедестал для своего исключительного памятника». Он составил для себя программу, которую потом строго выполнял.

В ней он наметил возможные моральные издержки, неизбежные в политической борьбе.

В 30-х годах XIX века в Англии разворачивалось чартистское движение. Это была попытка лидеров рабочего движения мирным путем, с помощью петиций и шествий добиться чего-либо от правительства. И Дизраэли ринулся в этот котел.

В 1832–1834 годах он дважды пытался избраться в парламент от партии вигов. Не получилось. Тогда Дизраэли перешел на сторону их соперников тори. Виги и тори — предшественники современных либералов и консерваторов. Дизраэли не очень интересовали оттенки их политических взглядов, он твердо продвигался по избранному пути политической карьеры. Злые языки утверждали, что на пути в парламент он использовал свой успех у знатных дам. У него, например, случился роман с Генриэттой Сайкс, замужней дамой с детьми.

Любопытно, что свою первую речь в парламенте Дизраэли провалил и провалил так шумно и отчаянно, что именно этим обратил на себя внимание и вызвал некую благосклонность: английским джентльменам стало «неудобно», что молодому человеку так плохо… Да, это малознакомая политическая культура.

В те же годы состоялась и его женитьба. Дизраэли с юношеских лет говорил о том, что счастливым может быть только брак по расчету. Он видел несколько браков по любви, которые распадались на его глазах именно из-за страсти и ревности. Поэтому он пришел к выводу, что любовь должна быть отдельно, а семья — отдельно. В 1839 году он пришел выразить соболезнование Мэри Энн Левис — вдове своего безвременно скончавшегося коллеги по Парламенту. Мэри Энн происходила из состоятельной буржуазной семьи, не отличалась высокой образованностью (по словам Дизраэли, она точно не знала, кто был раньше — греки или римляне), но ее принимали в высшем свете. В ту эпоху буржуазия постепенно сливалась с былой аристократией.

Потом Мэри Энн вспоминала: с самого начала их знакомства ей казалось, что Дизраэли ей симпатизирует. Когда он сделал ей предложение, ей было 45 лет, а ему — 33 года. Поразительная разница в возрасте, по крайней мере с точки зрения той эпохи. Особенно удивительно, что сорокапятилетняя вдова попросила год на размышление, сказав: «Я хочу за этот год приглядеться получше к вашему характеру». Но Дизраэли начал так тосковать и отчаиваться, что она сменила гнев на милость и раньше чем через год дала согласие.

Брак оказался счастливым. Жена создавала Дизраэли все условия для карьерного продвижения. Она заплатила значительную часть его долгов, не пожалев на это своего состояния. Кроме того, Мэри Энн бесконечно и беспредельно восхищалась своим мужем. Однажды ее спросили в обществе, что она читает, какую любит литературу. Женщина очень прямая и, видимо, наивная, она ответила: «Что вы? Мне некогда читать художественную литературу, потому что я читаю все газеты и журналы, чтобы не пропустить упоминания о моем Диззи».

Карьера Дизраэли складывалась очень непросто. Постоянным препятствием было его происхождение, его национальная принадлежность. Позже, на склоне лет, он боролся за то, чтобы были приняты законы, разрешающие полноценную парламентскую деятельность евреям, не перешедшим в христианство. Но произошло это уже после его отставки.

Юная принцесса Виктория, ставшая затем английской королевой, поначалу совершенно не принимала Дизраэли. И принц Альберт, ее обожаемый супруг, взял да и обронил: «Дизраэли — не джентльмен». По сути, так оно и было. Например, когда Дизраэли морально изничтожал своего предшественника, премьер-министра Пиля, — а это был образец джентльменства, — бичевал его ужасными острыми фразами и заявил: «Я никогда ни о чем не просил у Пиля». Это была ложь. Просил, в письменной форме просил! Существовало его письмо к Пилю и письмо его жены, умолявшей Пиля: «Дайте какой-нибудь пост моему мужу, только не говорите, что я написала». Как гласит молва, у Пиля это письмо было в кармане, но он, джентльмен, не вынул его и не счел возможным использовать парламентскую трибуну Англии для сведения личных счетов. Он опустил голову и закрыл глаза шляпой.

Как же Дизраэли удалось преодолеть такой барьер, как неприязнь к нему королевы Виктории и принца Альберта? Началось с того, что Дизраэли по-другому, нежели все его предшественники, стал выполнять одну скучную парламентскую обязанность. Он должен был писать для королевы отчеты о парламентских сессиях, о дебатах, которые там происходили. Виктория, женщина не очень интеллектуальная, страдала от необходимости читать эти тексты, написанные казенным, протокольным стилем. А Дизраэли стал составлять эти отчеты хорошим литературным языком, живо, эмоционально. И отношение к нему королевы начало меняться. Он, как всегда, достиг всего личными усилиями.