Китай при Мао. Революция, пущенная под откос - Эндрю Уолдер

Слышались восторженные выкрики и самозабвенное пение. Слезы наворачивались на глаза собравшихся. Многократно озвучивались искренние пожелания нашему любимому Великому лидеру, председателю Мао, жить многие лета, многие лета и еще многие лета! Участники собрания позвонили в свои рабочие ячейки, чтобы помочь распространить информацию об этом радостном известии, организовали празднования, которые продолжались всю ночь, и вопреки дождю прибыли [к государственной резиденции] Чжуннаньхай, чтобы ознаменовать ликование и выразить свою преданность Великому лидеру председателю Мао.

Один плод манго был отправлен на текстильную фабрику города Пекина. Местный революционный комитет организовал большое собрание, на котором рабочие озвучивали цитаты Мао и восторженно обсуждали подарок. Плод покрыли воском, чтобы сохранить его от порчи, и возложили на возвышение в актовом зале. Рабочие выстраивались в очереди для того, чтобы посмотреть на манго. Плоду торжественно кланялись, проходя мимо него. Через несколько дней манго все-таки начало подгнивать. Тогда фрукт разрезали и сварили в кастрюле воды. Рабочие вновь выстроились в очередь, чтобы получить по ложке бесценной воды, в которой было сварено манго. Революционный комитет приказал сделать восковой слепок плода, который был помещен в актовом зале и оставался ключевым элементом всех последующих мероприятий по восхвалению Мао.

За этим последовало несколько месяцев помешательства на манго. На некоторое время этот плод стал главным символом кампании «безграничной преданности». Из воска делались муляжи манго, которые развозили по Пекину и другим районам Китая. Встречая манго, рабочие ячейки организовывали по этому случаю торжественные приемы, празднества и экскурсии. От провинциальных революционных комитетов в Пекин поступали многочисленные просьбы организовать доставку бесценных плодов. Изготовленные копии манго, призванные заменить собой сгнившие оригиналы, размещались в стеклянных витринах. Реплики развозили по всему Китаю, будто бы те были звездами в турне. Фрукты и их копии отвозили в другие города поездами, которые приветствовали массовыми демонстрациями [Leese 2011: 221]. По имеющимся данным, около полумиллиона человек встречали репродукции манго по прибытии в Чэнду. Производились значки и стенгазеты с изображением манго. Табачная фабрика в провинции Хэнань начала производить линейку продукции под маркой манго. Несколькими годами позже на экраны выйдет фильм о классовой борьбе, где манго будут фигурировать в качестве ключевого элемента сюжета[190].

Еще одним заметным элементом культа Мао был называемый «танец верности», который был призван продемонстрировать почтение и любовь к председателю. Это действо представляло собой определенную последовательность движений, будто бы вдохновленных народными танцами национальных меньшинств. Танец сопровождался стандартными аккомпанементами и текстами, в которых верность председателю сравнивалась с одновременным биением миллионов сердец. Такие действа могли организовываться практически везде и почти в любое время: в поездах, автобусах, самолетах, на политических собраниях на фабриках и в конторах и так далее. Как только кто-то начинал танец верности, отказаться от участия в его исполнении было просто невозможно. Отсутствие энтузиазма по отношению к действу трактовалось как очевидный признак неверия в председателя. По словам людей, переживших этот период, самое большое рвение и умение в исполнении танца верности демонстрировали молодые женщины, поскольку для многих из них сам акт танца выступал в определенной мере развлечением. Меньше восторга от перспективы участия в действии испытывали обделенные чувством ритма пожилые люди и «синие воротнички», которые воспринимали подобные мероприятия как весьма существенный конфуз [Leese 2011: 204–206; MacFarquhar, Schoenhals 2006: 264].

Описывая эти события, трудно устоять от желания сделать вывод, что все это было проявлением определенной коллективной истерии, питаемой искренней верой в чудодейственность идей Мао или, по крайней мере, настоящим уважением к Мао в качестве великого политического лидера. Естественно, мы не можем заглянуть в умы сотен миллионов людей, для которых описанные феномены были частью жизни, однако нам хорошо известен политический контекст всех этих мероприятий. Культ Мао достиг своего зенита на фоне кампании по зачистке классовых рядов, нацеленной на выявление тайных предателей и врагов революции. За всеми этими экзерсисами виднелся плохо скрываемый элемент принуждения, явная угроза и предупреждение тем, кто отказывался демонстрировать достаточную долю энтузиазма. Как отмечает проницательный аналитик культа Мао, «для большинства китайцев участие в публичном почитании [Мао] стало частью выживания в исключительно враждебной среде, где постоянно проводилась охота на предполагаемых контрреволюционеров». Непослушание автоматически бросало на человека тень подозрения: «Все, кто осознанно или неосознанно отказывался от участия в культовых мероприятиях, допускал ошибки в цитатах Мао или как-либо очернял символику культа, сталкивался с перспективой осуждения в качестве “действующего контрреволюционера”» [Leese 2011: 174, 206–207].

К этому периоду относится множество примеров заключения в тюрьму и казни людей, которые, предположительно, позволяли неуважительные по отношению к Мао реплики, случайно совершали оговорки или использовали материалы с цитатами или изображениям Мао вместо туалетной бумаги [Ibid.: 207]. Рядовым гражданам не требовалось быть непосредственным свидетелем наказания, чтобы понимать реальность его угрозы. С учетом организованной кампании по преследованию тайных предателей и очевидности для многих ложности обвинений в отношении несчастных жертв гонений было бы глупостью подвергать себя и членов своей семьи опасности, отказываясь принимать участие в не требующих, по сути, особых усилий демонстрациях преданности и покорности. Правильнее было изобразить безграничное почитание Великого кормчего, чем привлекать к себе внимание проводящих чистки следователей.

В свете подобного политического контекста и заключенного в нем множества рисков будет разумно предположить, что все население КНР полагало для себя невозможным не изображать, будто бы оно помешано на иррациональных верованиях. Подобное коллективное давление для проявления конформизма, пусть и в существенно иной форме, мы уже наблюдали в ходе систематического самообмана в годы «большого скачка», когда провозглашение веры в эффективность кампании выступало маркером политической лояльности. Однако по сравнению с голодом времен «большого скачка» кампания культивирования лояльности режиму представлялась практически безболезненной. И тем не менее здесь наблюдаются все те же модели и стимулы коллективного поведения. Кампания за лояльность была официально отменена в июне 1969 г. после того, как на IX съезде КПК в апреле того же года, по всей видимости, с разрешения Мао, была озвучена критика наиболее нелепых аспектов выражения преданности лидеру [Ibid.: 226–231].

Еще больше следственных кампаний

Вслед за чистками и эскалацией культа Мао были инициированы две частично дублирующие друг друга кампании, нацеленные на противодействие «контрреволюционной» деятельности и дальнейшую консолидацию военного контроля и власти революционных комитетов. Первая из этих кампаний, стартовавшая в феврале 1970 г., называлась «Один удар по контрреволюции и борьба против трех зол». Исходя из имеющихся данных, кампания распространилась по большей части Китая к концу года. «Один удар» был направлен против «деструктивной контрреволюционной деятельности». Во многих районах Китая все еще сохранялись негласное противостояние новым властным структурам или глубоко укоренившиеся межфракционные конфликты. «Одним ударом» предполагалось устранить