Нежный защитник - Джо Беверли

Она упрямо тряхнула головой.

— Ты ужасаешь меня! — Не в силах стоять на месте, он начал мерить шагами комнату. — Ты ведешь себя, как я в тринадцать лет, когда стоял перед Роджером из Клива и перечислял ему его прегрешения. Каждое мое слово было правдой, и за это я отправился в каменный мешок!

— Но ведь ты был прав! — Имоджин дерзко ответила на его взгляд.

— А ты не забывай о каменном мешке! — Он в ярости ткнул в нее пальцем.

— Не забываю. Но ты спас меня, мой рыцарь! С той самой минуты, как я тебя ударила, ты спасаешь меня от последствий моей глупости, разве не так?

— Неужели это очень заметно? — Он без сил рухнул на скамью.

Имоджин лишь взглянула на него в ответ.

— Да, — сердито продолжил он, — да, как только я пришел в себя, мне не давала покоя эта проблема! И я уже жалею, что Реналд утащил тебя в Клив, подальше от меня. Он хотел оказать мне услугу, но не уберег твою шкуру! — И Фицроджер надолго — чуть ли не с тоской — задержал взгляд на кнуте, прежде чем снова посмотреть на жену. — Однако раз уж ты оказалась там, — продолжал он, — я решил, что лучше тебе оставаться в Кливе, пока я не решу, что следует предпринять. Я надеялся, что свидетельства злодеяний Уорбрика, которые они обнаружат в его замке, заставят Генриха изменить свое мнение о его казни, но не был в этом уверен. Ведь он делает ставку на то, что под его властью каждый может рассчитывать на справедливый суд.

— Честно говоря, я не слишком обременяла себя размышлениями, когда приказала казнить Уорбрика. Я гораздо больше боялась, что ты откажешься от меня за то, что я подняла на тебя руку.

— Я никогда бы этого не сделал, Имоджин, — торжественно произнес он.

В его словах не прозвучало ни капли тепла, но все равно на сердце у нее потеплело. Впрочем, когда он оттает, еще неизвестно, какие чувства одержат верх. Одно было ясно: он ее простил…

Имоджин осмелела настолько, что присела на край кровати и положила возле себя крест. До сих пор она прижимала его к груди, как последний оплот против зла.

— Спасибо тебе, что не оставил меня наедине со всеми этими проблемами.

— А что еще я должен был сделать? Ты же моя жена. — Но по-прежнему ни о какой нежности не было и речи.

Имоджин чуть не разрыдалась. Неужели это все, что ей осталось, — тщательно отмеренная доля сочувствия? Неужели они больше никогда не будут так же близки, как в тот ужасный день в пещере?

— Так или иначе, — заметил он, — но твоя сообразительность помогла тебе избежать гораздо более горькой участи. — У него вырвался глухой стон. — Господи, у меня сердце чуть не выскочило из груди, когда ты обратила против Генриха его собственные слова!

— Разве это было так опасно? Но мне ничего больше не пришло в голову. Я едва соображала от страха.

— Имоджин, неужели ты не знала, что я не позволил бы тебе страдать по-настоящему? — Она уже готова была подумать, что ему действительно больно.

— Конечно, я это знала! — заверила она. — И потому боялась еще сильнее.

— Черт бы тебя побрал, Рыжик! — взорвался он. — Когда ты наконец поймешь, что не должна меня защищать! Это я должен быть твоим защитником!

При звуках этого смешного прозвища сердце ее запело от счастья, а с непослушных уст слетело:

— Я ничего не могу поделать с собой, Фицроджер. Я люблю тебя.

Он замер, как будто снова получил булыжником по голове.

— Скажи мне одну вещь, — вкрадчиво начала она, когда он поднял взгляд, все еще непроницаемый, — ты считаешь, что я должна была позволить тебе драться с Уорбриком?

— Пойми меня правильно, Имоджин. Если бы ты оказалась под рукой в первые минуты, когда гнев был слишком силен, ты бы десять раз пожалела о своем поступке.

— Ты не зря предупреждал меня, чтобы я держалась от тебя подальше в подобные минуты.

— Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что вся эта свора в зале только и ждала от меня, что я изобью тебя до смерти? — спросил он, медленно качая головой.

— Да. А еще я отдаю себе отчет в том, что ты избегаешь ответа на мой вопрос.

Он снова покачал головой, но ответил:

— В тот момент ты хорошо сделала, что не позволила мне драться с Уорбриком. — Но прежде, чем она успела ответить, он добавил: — Только не вздумай снова учинить что-нибудь в этом роде!

— Это звучит не очень-то обнадеживающе.

— Возможно. Но отныне и впредь изволь вести себя сообразно своему полу и положению в обществе.

— Лучше тебе сразу отправить меня в монастырь, — со вздохом произнесла Имоджин. — Я пришла к выводу, что больше не смогу корчить из себя покорную, бессловесную жену. Во мне как будто что-то сломалось. Что-то такое, что нельзя восстановить.

Он коротко рассмеялся. Когда она подняла на него удивленный взгляд, он пояснил:

— Что-то я не припомню, чтобы ты хоть немного походила на покорную, бессловесную жену, Имоджин!

— Я была именно такой, пока не началось все это, — горячо заверила она. — И пока я не узнала тебя. — Теперь ей и самой было странно думать, что было такое время, когда она его не знала.

— Вот как? Значит, твой отец лучше меня умел управляться с твоим характером. — Он снова прошелся по комнате, пинком отшвырнув с дороги кнут. — Значит, — спросил он наконец, — ты даже притворяться не сможешь? За исключением самых тяжелых ситуаций, когда речь идет о жизни и смерти?

— Притворяться я смогу, — пообещала она, недовольно морщась.

— На людях, — добавил он.

— Конечно. — Она окончательно смутилась.

Он улыбнулся. Наконец-то она увидела его улыбку!

— Потому что наедине мне больше нравится иметь дело с очень честной и непокорной амазонкой!

Имоджин почувствовала, как в глазах вскипели слезы радости, и не пыталась их скрывать. Робко, но с надеждой она протянула ему руку. Он подошел и поднес ее к губам. Но стоило ему оказаться рядом и скинуть с ее головы вуаль, как она вспомнила о своем ужасном виде.

— Прости, — пробормотала Имоджин и отвернулась.

— Черт побери, Имоджин! — Он резко повернул ее лицо к себе. — С какой стати я должен убиваться по твоим волосам? — Он привлек ее к груди и поцеловал. Она ожидала жадного, властного поцелуя, но это был лишь знак нежности. — Я страдаю лишь из-за того, что меня в тот момент не оказалось рядом и я не смог этому помешать! — Его губы легонько коснулись ее опущенных век. — Уж если я твой рыцарь, Рыжик, я не имею права тебя подводить!

— Не имеешь. — Имоджин таяла в его объятиях. — Но… Ох, я слишком сильно тебя люблю…

— Боюсь, что это правда, — ответил он, уложив ее на кровать.

Она подняла глаза. Маски на его лице больше не было. Он снова был открыт перед ней, и она улыбнулась, приветствуя это преображение.