Рылеев - Анастасия Готовцева

На тех же позициях стоит и М. М. Сафонов. Разбирая вопрос, планировал ли Трубецкой захват Зимнего дворца, исследователь приходит к важным выводам: у руководителей восстания накануне решительных действий не только не было единого плана, но и возник острый конфликт по вопросам тактики. Согласно Сафонову, сценарий, который заговорщики пытались осуществить 14 декабря, был разработан именно Рылеевым. Используя показания не только Рылеева и Трубецкого, но и других участников восстания, автор утверждает: план этот был весьма радикальным, подразумевал взятие Зимнего дворца «малыми силами», «с горстью солдат», проведение — под угрозой применения силы — переговоров с Сенатом о создании Временного правления и арест императора и его семьи{782}.

К этому следует добавить, что Рылеев планировал и цареубийство. Согласно его собственным показаниям, внутренне он был убежден в необходимости физического устранения не только императора, но и всей его семьи: «Я полагал, что убиение одного императора не произведет никакой пользы, но напротив, может быть пагубно для самой цели общества, что оно разделит умы, составит партии, взволнует приверженцев августейшей фамилии и что всё это совокупно неминуемо породит междоусобие и все ужасы народной революции. С истреблением же всей императорской фамилии, я думал, что поневоле все партии должны будут соединиться или, по крайней мере, их легче будет успокоить»{783}. И хотя, согласно признанию Рылеева, это «преступное мнение» он «никому не открывал», на роль цареубийцы он назначил своего приятеля, отставного поручика Петра Каховского —^ человека бедного, нервного и крайне тщеславного.

Трубецкой же, как справедливо замечает Сафонов, по этому плану действовать явно не хотел и тем более не был сторонником цареубийства. Исследователь утверждает: диктатор «считал необходимым вначале собрать все неприсягнувшие войска вместе, определить возможности восставших и только после этого решить, как действовать дальше». Но 13 декабря Трубецкой понял, что у заговорщиков «слишком мало сил» для реализации его замысла, что «надежда на успех более чем сомнительна», и решил, что «лучше не начинать, чем потерпеть поражение». «Сам диктатор, — пишет историк, — видя малочисленность сил, уверен, что выступление приведет в таком случае к катастрофе. Однако Рылеев настаивает, что надо выступать в любом случае, даже с малым количеством войск. Руководители тайного общества уже обречены на смерть, они слишком далеко зашли, возможно, их уже предали. Поэтому необходимо подниматься в любом случае и при любых условиях. Однако такая позиция была неприемлема для Трубецкого в принципе»{784}.

Концепцию Сафонова можно было бы признать исчерпывающей, если бы не одно весьма важное обстоятельство: она совершенно противоречит показаниям Рылеева. Более того, на очной ставке 6 мая 1826 года их подтвердил Трубецкой, отказавшись, таким образом, от собственной версии событий{785}.

Рылеев несколько раз излагал на следствии их с Трубецким общий план действий, и его показания выглядят непротиворечиво. Согласно им, с момента избрания диктатором (10 декабря) Трубецкой «был уже полновластный начальник наш; он или сам, или чрез меня, или чрез Оболенскаго делал распоряжения. В пособие ему на площади должны были явиться полковник Булатов и капитан Якубович»{786}.

Трубецкой поручил ротным командирам «распустить между солдатами слух, что цесаревич от престолу не отказался, что, присягнув недавно одному государю, присягать чрез несколько дней другому грех. Сверх того сказать, что в Сенате есть духовная покойного Государя, в которой солдатам завещано 12-ть лет службы, и потом в день присяги, подав собою пример, стараться вывести, каждый кто сколько успеет, из казарм и привести их на Сенатскую площадь»{787}.

Упоминал Рылеев и о конкретных поручениях, данных Трубецким участникам заговора: капитан Александр Якубович должен был «находиться под командою Трубецкого с Экипажем гвардейским и в случае надобности идти к дворцу, дабы захватить императорскую фамилию». «Дворец занять брался Якубович с Арбузовым, на что и изъявил свое согласие Трубецкой». Полковник Александр Булатов соглашался возглавить выступление лейб-гвардии Гренадерского полка, где он раньше служил и где его помнили и любили. После захвата дворца следовало силой «принудить» Сенат издать манифест об уничтожении старого правления, создании Временного правления и организации парламента — Великого собора{788}.

Трубецкой много месяцев отрицал показания Рылеева. Он утверждал, что никому не давал «поручения о занятии дворца, Сената, крепости или других мест»{789} и не собирался арестовывать императора и августейшую семью.

На очной ставке показания Рылеева были обобщены и сведены к следующему лаконичному утверждению: «Занятие дворца было положено в плане действий самим кн. Трубецким. Якубович брался с Арбузовым сие исполнить, на что к. Трубецкой и изъявил свое согласие. Занятие же крепости и других мест должно было последовать, по его же плану, после задержания императорской фамилии». Точка же зрения Трубецкого выглядела следующим образом: «Занятие дворца не было им положено в плане действия, и он… не говорил о том ни с Якубовичем, ни с Арбузовым, и никому не поручал передать им сие или выискать кого для исполнения сего; не изъявлял также на то и своего согласия. Равным образом в план действия не входило ни занятие крепости, или других мест, ни задержание императорской фамилии»{790}. В итоге очной ставки неудавшийся диктатор отказался от своих показаний и подтвердил правоту Рылеева.

Пытаясь объяснить это странное признание Трубецкого, Сафонов цитирует его мемуары: «Я имел очную ставку с Рылеевым по многим пунктам, по которым показания наши были несходны. Между прочим были такие, в которых дело шло об общем действии, и когда я не признавал рассказ Рылеева справедливым, то он дал мне почувствовать, что я, выгораживая себя, сваливаю на него. Разумеется, мой ответ был, что я не только ничего своего не хочу свалить на него, но что я заранее согласен со всем, что он скажет о моем действии. И что я на свой счет ничего не скрыл и более сказал, нежели он может сказать»{791}.

По-видимому, очная ставка действительно была мероприятием тяжелым и мучительным для обоих лидеров заговора. Однако вряд ли в данном случае стоит полностью доверять воспоминаниям князя. Известно, что на следствии Трубецкой вовсе не был склонен выгораживать других за свой счет. С Рылеевым же, как справедливо отмечает тот же Сафонов, Трубецкой вел на следствии заочную дуэль. Все месяцы следствия — начиная с первого допроса в ночь с 14 на 15 декабря — Трубецкой перекладывал вину на Рылеева, и нет никаких оснований полагать, что на очной ставке он сознательно избрал другую тактику. Кроме того, вопрос о плане действий был лишь одним из одиннадцати пунктов, по которым обнаружились «разноречия в показаниях» Трубецкого и Рылеева, и, как свидетельствуют документы, в большинстве других случаев правду говорил именно Рылеев.