Хлеб - Юрий Черниченко

Аким Васильевич был настолько крупным человеком, что простил выдачу его многолетних секретов в новомирском очерке «Помощник — промысел». Это потом, спустя срок прояснилось, что Горшков создал модель хозяйства для мещерских условий, и мой очерк был, следственно, пропагандой нового-передового. А один смоленский лидер — он ведь потащил меня к ответу за постулат «богатому и черт люльку качает», подкрепленный данными из его практики! Посмотрев наш фильм «Надежда и опора», другой очень ответственный работник признался мне: «Я сам строил комплексы, сам подсаживал свиней в кузов за цемент и кабель и никогда не соглашусь, чтобы про меня выложили правду. Никогда!»

Очерком я занимаюсь двадцать лет: первая новомирская работа «Целинная дорога» вышла в январском номере 1964 года. За это время родилась и выросла целая очерковая литература. Не моей специальности дело оценивать ее, но одно знаю твердо: положительный герой, плюсовой заряд наличествовал в любой заметной работе, какой бы критичной, даже разоблачительной она ни казалась. Герой (а часто это лирический герой, то есть персонаж-автор) что-то, наверно, потерял от туго скрученных фигур 50-х — начала 60-х годов, зато отличается широтой кругозора, дотошностью, диалектичностью. Как автор в «Тюкалинских тетрадях» Петра Ребрина, он из «верующего» («…старались верить, потому что верующему не только легче жить, но с него и спросу меньше») превращается в нормального, то есть думающего, понимающего жизнь и народ человека. Очерк В. Селюнина «Нерв экономики» в «Дружбе народов» напомнил, что и безличностное исследование может иметь свой положительный образ — образ мышления, чистый разум, так сказать. И плюсовой заряд при невеселом анализе транспорта страны, анализе «спутниковом», всеохватном и историческом одновременно, в том-то и состоит, что мы с вами никогда так крупно, масштабно не думали и так не ощущали груз «чувства хозяина», как при этом распутывании железнодорожных узлов.

Все так. Но вот что стал замечать: тревожно высока смертность среди положительных персонажей! Председателю колхоза Николаю Неудачному из книжки «Стрелка компаса» сейчас было бы пятьдесят четыре года, а вышла-то книжка девятнадцать лет назад! Скобелев с Верхней Волги, слепой биолог Лопырин из Ставрополья, пшеничные батьки Лукьяненко и Ремесло, гигант Гришаков и певун Богачев из Кулунды, философичный Гарст из Айовы, Нестор Шевченко, не давший распахать песчаную гриву и тем разжечь пыльные бури, — скольких нет, а какие все были люди!

Высоковольтность жизни. Напряжение, обороты, страсть — отсюда и краткость реального века.

5

— Пиши, что видишь. Что видишь, то и пиши, — сказал мне Георгий Радов. Осенью 1958-го он приехал в Кулундинскую степь от «Огонька».

Я и правда писал не то, что видел. Напечатал (в Москве) какую-то романтическую ерунду — «Кругосветное путешествие». Некто подарил молодому шоферу компас для дальних странствий, а тот прибыл на целину и тут намотал 40 тысяч километров — как раз земной экватор. Но в своей кругосветке он открыл землю, какой еще не было! Тут-то и находка автора: Колумб или Хабаров открывали незнаемые, но уже существовавшие земли, а шофер с компасом, строя в пустой степи элеваторы, поселки и прочее, сотворил себе и нам совсем новый край.

Но Благовещенка, Леньки, Шимолино — поселки у Кулундинского озера — стояли с незапамятных времен. Никто из здешних чалдонов на звание целинника не соглашался — это были коренники, у степи была своя история, и уверять, что все началось с тебя, что до нас вообще ничего не было, а раз не было, то и сравнивать не с чем, и оглядываться не на кого, уверять в этом себя и других было лестно, но — лживо,

— Ты ж тут столько видишь…

Осенью, в уборку, голосовать было легко, и дома я почти не ночевал. Ночью вся степь в огнях. Каждый комбайн подсвечивает свое облако пыли, светятся тока (тогда там бывало черно от народу), горят фары на большаках — не спать, скорее, график, сводка, хлеб-хлеб-хлеб. «Степь озаренная». Или — «Степь бессонная»? Во всяком случае, эта торопливость, бессонница, пыль («добрый дым хлебного фронта» — придумал я впрок), уполномоченные из края, «радиосовещания», когда районное звено и председателей мутузили без возможности ответить, очереди у элеваторов, нервы и брань шоферов — вся патетика кулундинских дорог требовала ответа и запечатления. «Бессонная» только или «озаренная»?

Уполномоченным нам из кампании в кампанию доставался пожилой горбун, он кричал:

— Я тебя с работы сниму! Я тебя на бюро вытащу!

За глаза его называли «спутник», тогда это слово только явилось. «Спутник» — значит, летает, круглый, и всюду сигналы: пип-пип-пип… Ночевал «спутник» в крайней комнатке райкома среди старых портретов. Здесь уполномоченный становился хворым и маленьким, снесенные отовсюду бюсты ему не мешали.

Приехал поэт Сергей Смирнов и написал:

Это золото зерна —Для тебя, моя страна!

Патетика была всюду — только не в очередях у элеватора. Почему вообще очереди? Что, шоферу нужно скорее сдать! Ему бы ночью выспаться, а днем возить от комбайна. Колхозу? Тоже нет, ему очистить зерно надо, отходы нужны. Так району, что ли, это он и недели не протерпит? Нет, нужно было зерно элеватору. Почему не заготовители в очереди за обмолоченным зерном, а шоферы — «рыцари дальних трасс»?

Да уполномоченный носится и создает накал. А потом тоненько стонет ночами.

Сезон за сезоном уходил на драчливые заметки, фельетоны, «рейдовые бригады» — до настоящего, до «Бессонной дороги» или «Огненной степи» так и не дошло. Ждала заведующая кор-сетью Софья Петровна Крючкова, возлагавшая, что скрывать, надежды на собкора по Благовещенке; чего-то путного ждали ребята из «Советской Молдавии», в свой срок проводившие на целину; наставляли (и, следовательно, ожидали чего-то) частые на целине мэтры из Москвы…

Спустя десятилетия я прочитал то, что в идеале могло быть написано! Именно потому, что в идеале оно уже существовало (хотя и без публикаций), оно и могло висеть как невысказанное задание, как негласный соцзаказ… Прочитал «Бежин луг» Ржешевского. В написанном больше правды, чем поначалу кажется. Конечно, в начале 30-х этот накал был внове, в конце 50-х он шел на спад, но тональность, лихой азарт организаторов, неутолимый восторг пишущего и верно замеченное недоумение просто следующих дорогой — все так, все это я видел и должен был, следовательно, живописать.

Я вовсе не хочу вкладывать в постулат «пиши, что видишь» этакий кочевниковый смысл — что вижу, то и пою. Нет, оно и нужно писать именно то, что тобой увидено.

Но у меня — потом, после — получилось, что писал все больше о том, что видеть нельзя.

Эрозия? В том ее и опасность, что она не видна. Выдувание — да, оно хоть тем обнаружит себя, что солнце скроет, а смыв, овраги — это незаметные миллиарды тонн почвы в Азов, Понт и Каспий…

Чувство хозяина? наука в земледелии? ответственность перед будущим? экономические отношения вообще — как это видеть, чтобы писать? А в этом незримом — стержень: производственные отношения.

6

Сдавали худсовету телевизионный цикл «Хлеб семидесятых». Засухи, маятник намолотов, агрономы «бу сделано», изящный Ремесло, резкий Бараев, графики урожайности, как зубья пилы, доступные автору прогнозы и выводы.

Просмотрели. Молчание. Кто первый?

— Это намерены транслировать? — спросил Н. Н., приглашенный, от которого зависело многое, если не все. — У меня вопрос: кому? Кто адресат? Если те, кто несет ответственность, то они, смею уверить, обстановку знают и без очерков. А если показать тому, кто не знает… Из телевизора, признайтесь, он толком ничего не узнает. А главное — он и не решает, тот адресат! От него практически ничего не зависит. Нет, показать народу в Госплане, Минсельхозе, в ВАСХНИЛе, думаю, будет полезно, а на широкий экран — зачем? Кому? Для чего?

— Но автор может спросить: чего же он тогда не решает, тот, кто знает? — улыбнулся М. М, от которого тоже зависело, но не все.

— Так это что, способ жать на тех, кто знает, привлечением тех, кто ничего не знает? — спросил Н. Н.

— «Ничего» — таких сейчас и не найдешь, — держал оборону М. М. — Города наполовину состоят из деревенских. А всеобщее шефство — оно так поднимает осведомленность!..

— Эта всеобщая осведомленность! Она и завела кукурузу в Вологду, а клевера в могилу, — резко ответил Н. Н. — Нет, я все-таки хочу самого автора спросить: кто ваш адресат? Тут, сейчас скажите нам: к кому вы обращаетесь?

Я отвечал в строгом соответствии с жанром (есть ведь жанр — выступление на редсоветах), и «Хлеб семидесятых» в эфир попал. Правда, не в первородном виде, но появился.