Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это же время хиппи, особенно наркоманы-хиппи, начали пропагандировать другую, темную сторону кайфа. Зимой 1988 года Диверсант написал в своем самиздатовском журнале «Свобода»:
Мы хотим поверить друг другу, сможем ли мы это — зависит от того, насколько полным будет наш личный контакт и ограниченный с кайфом. Я считаю, что неограниченный контакт [неразборчивая приписка от руки] с кайфом накладывает слишком мрачный оттенок на дружеские отношения, чтобы продолжать увеличивать зависимость. И если для того, чтобы продолжить подобное существование, необходимо прибегать в самой страшной из спекуляций — спекуляции на человеческой боли, то не лучше ли прекратить его вообще? Ведь «кайф» остается «кайфом» только до тех пор, пока ты не начинаешь на нем зарабатывать…[758]
И хотя Диверсант писал эти строки, определенно имея в виду кайф как наркотическое состояние, его наблюдение, конечно, имеет более широкое значение: мистика и сила кайфа основываются на его некоммерческой природе — и, безусловно, на антагонистических отношениях с официальной культурой. В тот момент, когда хипповский кайф впервые был принят, и потом, когда он стал частью растущей капиталистической системы, кайф от кайфа быстро испарился, превратив само слово «кайф» в одну из советских вещей из прошлого, в ряду остальных. Так это слово стало памятником своему времени, навсегда связанным с эпохой позднего социализма и непокорной советской молодежью, — неплохая судьба для всего одного слова из обширного хипповского сленга.
***
Уже после того как была опубликована английская версия этой книги, я узнала, что ЛСД употреблялся куда шире, чем изначально предполагалось. Многие люди из московского и ленинградского андеграунда потребляли ЛСД в конце 1970‐х — начале 1980‐х. Источником этого неожиданного колдовского опыта, как они это называли между собой, был один и тот же человек — Шамиль (Шамиль Валиев), московский хиппи с разносторонними талантами, который появился в столичной тусовке во второй половине 1970‐х и подружился с кругом Офелии и Азазелло. Харизматичный Шамиль, сын профессора физики, академика и переводчицы с татарского, вскоре стал центральной фигурой на хипповской орбите — не в последнюю очередь благодаря тому, что он сочетал в себе практически все то, что так ценилось в хипповской среде. Он был поэтом, горячо увлекался музыкой, историей и, кроме всего прочего, всем американским. Он идентифицировал себя с культурой коренных американцев (чему, безусловно, способствовало его происхождение из благородной татарской семьи), ненавидел советскую систему, жил, нарушая все возможные нормы, и верил в созидательную силу наркотических веществ. И у него был доступ к большому количеству ЛСД-25.
Хороший приятель Шамиля работал в лаборатории психбольницы им. Кащенко. Больница покупала ЛСД у компании Sandoz в 1960‐х, когда наркотик еще свободно продавался по всему миру. Как гласит хипповская легенда, сильнодействующее вещество хранилось в незапертом стеклянном контейнере, без этикетки, просто под номером. Ключ к шкафу, где находилось определенное количество таких пронумерованных емкостей, лежал в сейфе. Однажды друг Шамиля заглянул в список препаратов и отметил, под каким номером значится ЛСД. В течение почти целого года — 1980-й — начало 1981-го — лаборатория щедро снабжала московское хипповское сообщество. Хотя масштабы потребления были огромными, власти больницы не замечали пропажи. Но потом правила хранения изменились, и поставки прекратились.
Александра Михайлова, жена Шамиля, так вспоминает о нем: «Он был как рыба в воде, манипулируя музыкой, игрой света и просто устраивая представления у себя дома. Определенный круг лиц, вхожих к нему, смотрел на него как на мага и учителя. Он и считал себя магом и шаманом»[759]. И так же щедро Шамиль делился своими заначками ЛСД. Одним из его преданных последователей был живший тогда в Москве ленинградец, молодой парень по прозвищу Густав — Георгий Гурьянов, который несколько лет спустя стал знаменитым барабанщиком группы «Кино». Вернувшись в Ленинград, он привнес и идею «расширения сознания с помощью магии», и изрядное количество ЛСД в оживленный ленинградский андеграунд 1980‐х[760].
Глава 7
МАТЕРИАЛЬНОЕ
У Олега Буриана по прозвищу Хобо была довольно необычная для хиппи работа — он был личным секретарем московского адвоката. Адвокат был слепой. Однажды он поинтересовался: «Олег, мне сказали, что ты как-то странно одет». — «Григорий Михайлович, так модно», — ответил тот своему работодателю. Адвоката такое объяснение вполне устроило, хотя иногда это и мешало работе: его помощника из‐за такого «модного» внешнего вида часто не пускали в зал судебных заседаний. Но Григорий Михайлович решил, что поколенческие различия — достаточное оправдание подобных неудобств. Эта небольшая история — забавное напоминание о том, что есть хипповство в глазах смотрящего. В то время как Хобо не мог пройти по улице без того, чтобы не привлечь к себе внимание своим хипповским видом, для своего работодателя он был просто способным молодым человеком. Мир «зрячих», в котором он добровольно стал маргиналом из‐за своей одежды, мало что значил для слепого человека, который просто ценил ум и усердие своего секретаря[761]. Эта ситуация вызывает интересный вопрос: что значит — быть хиппи? Переставал ли Олег быть хиппи рядом со своим работодателем только потому, что тот его так не воспринимал? Или самоидентификация — единственное, что имело значение? Одежда
