Глаза погребённых - Мигель Астуриас

Заведение Пьедрасанты прямо-таки трещало от истошных криков и завываний мальчишек. Они дико орали, требовали то одного, то другого — тот, кому только что хотелось клубничного сиропа, вдруг срывался с места и повелительно требовал лимонного, нет, лучше виноградного… да, лучше виноградного! А тот, что настойчиво добивался миндального с малиновым, внезапно просил миндального молока… «Мне апельсинового!..» — надрывался толстый сладкоежка, заставляя налить ему двойную порцию сиропа…

Лавочник терпеливо собирал крошки льда, разлетавшиеся из-под резца машинки, дробившей лед в цинковом тазике, и разливал мальчишкам сироп, пользуясь в качестве мензурки рюмкой. Стойку запятнали брызги сиропа: красные брызги клубничного и малинового сиропа, красные, как капли крови; желтые, лимонные, похожие на цвет волос Боби; фиолетовые брызги виноградного сиропа; молочные брызги миндального…

Обслужив всех, Пьедрасанта вытер руки о тряпку, висевшую на гвозде позади стойки. Ему даже показалось, что пальцы его стали длиннее, словно вытянулись от холода. В действительности же они просто окоченели, ногти побелели от льда, кончики пальцев сморщились, как у старика.

— Кто платит? — спросил он, ни на кого не глядя.

Мальчишки подходили к стойке, с наслаждением потягивали прохладительное, не поднимая глаз, еле переставляя ноги и нащупывая в кармане деньги, которые тут же, к отчаянию лавочника, становились липкими от сиропа…

Эти сосунки, как Пьедрасанта называл их, выводили его из себя. Они заглядывали сюда частенько, но на этот раз у него лопнуло терпение. Его преследовало воспоминание о столкновении с тем негодяем, который пришел сюда оскорбить его; раздражало лавочника и то, что окрестные жители не появлялись в поселке, напуганные слухами о забастовке; сердила затянувшаяся поездка жены в столицу — а тут еще эти несносные мальчишки подняли невероятный гвалт в таверне. Наконец он не выдержал:

— Отправляйтесь пить на улицу!

— Очень жарко, мы никуда не пойдем, — ответил ему Боби, прищурив глаза, блеснувшие, как два голубых кинжала, и не отрываясь от кусочка льда, окрашенного в багряный клубничный сок.

— То есть как это «не пойдем»?

— Не пойдем!

— Тогда я вас выброшу…

Ватага мигом окружила Гринго, стоявшего перед лавочником.

— Попробуй!.. — с улыбкой заявил Гринго.

Пьедрасанта предпочел уйти в заднюю комнату, его трясло от бешенства, он даже похолодел, — словно прохладительный напиток, который поглощали эти варвары. Он зажмурил веки, чтобы не видно было его глаз, горящих ненавистью…

«Они хотят во что бы то ни стало вывести меня из себя, — подумал он. — Они понимают, что нервы у меня расходились, но я им не доставлю такого удовольствия, нечего повторять им по сорок раз, чтобы они со всей своей музыкой отправлялись подальше. Эх, если бы не были они сынками… уж я разделался бы с ними как следует!»

Чууууууу!.. Чуууууууупп!..

Шумовой оркестр в его заведении продолжал буйствовать. И… карамба! — он чуть было не пустил руки в ход: так безобразно, так нагло вели себя маленькие бандиты. Чуууууууупп!.. Чууууууууппп!.. С такими адскими звуками они всасывали остатки сиропа и таявший лед, что казалось, способны высосать все, что находится в лавчонке Пьедрасанты.

— Вон отсюда, с-с-с…

Он не кончил. Ледяная пуля попала ему в глаз, а брызги сока из бокала Боби кровавой кляксой залили его щеку.

Не успел он прийти в себя, как в лицо ему полетели остатки из других бокалов — обрушился на него буйный разноцветный ливень, нестерпимый град острых льдинок.

Его оставили в темноте. Уходя, захлопнули двери. Он слышал какие-то удары, но не понимал, что они делают, а когда открыл глаза, то обнаружил, что в зале царит мрак, и побежал открыть двери.

Двери были закрыты средь бела дня, и не хозяином — зловещее предзнаменование!

Предвестие смерти!

Он обнаружил много, очень много осколков. Если кто-нибудь пройдет по улице и заглянет сейчас сюда — быть может, вернется судья, или капитан, или учитель — наверняка решит, что он обливается кровью, что этот коммунист вернулся и ножом изранил его лицо, а это… красный сироп, липкий, тягучий, как кровь.

— Нет, я не ранен… не ранен… — повторял он с каким-то сладострастием и яростью, преследуемый мошками, которые прилипали к его лицу, вились вокруг него, хороводом неслись за ним, пока он ходил во внутренний двор вымыть лицо, волосы, уши, шею и руки, пришлось даже снять рубашку, чтобы вымыть грудь. Даже на живот попало. Он сорвал полотенце, быстро обтерся и возвратился в заведение. Никого. Одни только мухи. Только мухи ищут человека, который внезапно исчез.

— Ах, боже мой!.. — вырвалось у него при одной мысли, что он не сможет отомстить этим проклятым мальчишкам, отродью богачей. — Боже мой, ниспошли забастовку! Я был против нее, а теперь молю тебя о ней!.. Забастовку!.. Забастовку!..

XXXI

Со скоростью ветра неслась ватага мальчишек во главе с Боби. Неизменно душное марево, ползшее по земле насекомыми, рептилиями, болотными миазмами, и стена взметнувших ввысь огромных крон могучих деревьев, рядом с которыми все остальное казалось ничтожно маленьким, — приводили мальчишек в неистовство, в исступление, возраставшее по мере того, как приближались они к побережью Тихого океана, накатывавшего на берег гигантские волны. Голода они не испытывали — давно уже пресытились — и срывали с ветвей фрукты, горячие, как только что вытащенный из печи хлеб, лишь от желания разрушать и губить все, что создано природой. Это был безудержный порыв, их разжигала необузданная жажда жизни, желание как можно полнее пользоваться всеми ее благами. Скорее стать мужчинами — выглядеть мужчинами. Господствовать над всем. Им хотелось ощущать себя сильными, и это был не только безотчетный инстинкт, в этом было что-то похожее на осмысленное стремление разрушать.[134] Все, что попадалось им по пути, им хотелось разорить и уничтожить. Здесь — пичужку, там — гнездо, подальше — зверюшку, рядом — муравейник.

Они мчались куда глаза глядят, обуреваемые неуемной страстью завоевателей — покорять. А тропический зной еще более распалял в них этот неукротимый дух. Быть может, и побуждали действовать так какие-то ранее приобретенные познания о материи, о сущности жизни?..

Они потеряли голову от синего простора, опьянели от солнечного света — из мира покоя, изобилия и роскоши они попали в мир бурных проблем и теперь бросали вызов всем законам и порядкам. Это был бунт юных сил, бунт против всяких норм и пределов.

Позади остался залитый солнцем крошечный поселок, погруженный в дремоту сьесты. Мальчишки взобрались на откос, поросший высокими пальмами, здесь они должны были встретиться с другой компанией мальчишек, в которую входили сынки местных жителей, занимавших высокие посты в Компании. Тех ребят было больше, но они были настроены не так решительно и не отличались пунктуальностью. Боби и его банда буквально извелись, поджидая их; и чтобы убить время, они курили, жевали резинку, а кое-кто и прикладывался к металлической фляге с виски.

Послышались шаги. Ребята повернули головы, но, судя по всему, приближались не их друзья. Тех было бы слышно издалека, они обычно появлялись с дикими криками, размахивая мачете, и как раз из-за этих мачете поджидали их тут Боби и его соратники. Лишь с помощью мачете можно было расчистить путь вниз, к устью полноводной реки, туда, где, как говорили, появляются «металлические видения».

Шаги слышались все ближе и ближе. Наконец из кустов вышел голый индеец, в одной набедренной повязке. Ни дать ни взять — скелет с взлохмаченными волосами, худющий-прехудющий, зубы торчали вперед, а глаза вылезали из орбит, точно сверкающие на солнце мыльные пузыри из темного мыла.

— Никто… — нараспев произнес он, увидев их, — никто не сможет найти в себе силы против зеленого огня! Никто и никогда не сможет вырвать у земли ее власть, никто и никогда не сможет покорить зеленый огонь, который пламенеет внутри и зеленым кажется лишь снаружи. Все уничтожит этот огонь! Огонь, смешанный с землей! Огонь, смешанный с морем! И машина когда-нибудь устанет! И когда-нибудь охватит чужеземца желание спать, и в тот миг, когда остановит он свои машины, когда зажмурит он глаза, он будет захоронен, и все его богатство тоже станет костьми и ржавым железом — все то, что было человеческой красотой и блестящим металлом, все, что двигалось и жило!..

Самая темная слепота, зеленая слепота — слепота наступающей растительности поражает все, она опьяняет и проникает повсюду, овладевает всем живым и всем мертвым, и корни ее, расползаясь под землей, просверлят, пробьют себе путь, проникнут в здания и превратят их в развалины, уничтожат цементные фундаменты, стены, крыши, плотины, сокрушат храмы, и останутся лишь обломки и ямы, и ветер вознесет и разнесет их прах.