В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы можете мне хоть что‑нибудь объяснить? – раздался над ухом возмущенный голос Горенштейна, заставивший страдальца снова открыть глаза. – Почему вы вернулись избитым и связанным? Вы же никак не могли в таком состоянии дотянуться до прибора возвращения! Я ничегошеньки не понимаю!
– Я тоже… не понимаю… Но своих близнецов, профессор, я там навидался вволю… И не только с затылка, но и в лицо…
– Объясните подробнее!
– Вы с ума сошли, господин алхимик! – разъяренной фурией налетела на ненасытного ученого Жанна, защищая любимого, словно курица‑наседка цыпленка. – Мало того, что едва не угробили его своим хрено… хромо… Так еще и добить хотите вопросами дурацкими! Никуда не денется ваша наука, подождет пару дней!
– Какая пара дней? – вскинулся, точнее, попытался вскинуться, но только вяло трепыхнулся в постели страждущий. – Мы не можем ждать еще пару дней!..
Но сразу несколько дружеских, но непреклонных рук насильно уложили его обратно и заботливо укрыли одеялом. Кто‑то, не обращая внимания на слабое сопротивление больного, всунул ему в пересохший рот что‑то напоминающее детскую соску, из которой потек восхитительный кисло‑сладкий прохладный нектар…
А еще кто‑то, не менее заботливый, кольнул чем‑то острым в бедро, от чего голова сразу же наполнилась душистым туманом, в котором почти без остатка утонули все мысли и желания… Но взамен явились фантомы.
– Все ясно. Все соки организма сгустились до такой степени, что мешают отправлению жизненных функций. Я бы рекомендовал позвать лекаря, чтобы отворил кровь, – уже в полусне услышал Арталетов до боли знакомый голос покойного друга. – В подобных случаях это первое дело. На худой конец, можно развести в оливковом масле пол‑унции порошка сушеной мандрагоры и…
Голоса отдалялись, сливаясь и становясь похожими на журчание лесного ручейка.
«Как здорово, что он хотя бы во сне может ко мне прийти… – проплывали упрямые обрывки мыслей, никак не желающие тонуть в молочно‑медовом водовороте. – Может быть, удастся поговорить…»
Последний проблеск сознания угас, и Жора погрузился в бездонную темноту…
* * *
– Нет, вы мне все‑таки объясните…
Арталетов полусидел в постели, обложенный подушками, и постоянно порывался выдернуть из вены иглу капельницы, по его мнению совершенно лишнюю, как и для всякого здорового человека. Проснулся он довольно давно, но поверил в это лишь минут пятнадцать назад, а до того лишь блаженно улыбался и кивал головой, считая всех окружающих галлюцинациями, сонными видениями, навеянными сумасшедшими событиями последних дней.
А как иначе расценить то, что среди заведомо реальных лиц и условно‑реальных персонажей (Кот почему‑то казался ему каким‑то смазанным, карикатурным, мультипликационным) имел место заведомый призрак?
Да‑да, не кто иной, как сам королевский экс‑шут, Леплайсан собственной персоной. Причем Леплайсан неприлично румяный – тогда как у привидений заведено являться на этот свет бледными и полупрозрачными. Леплайсан – строящий глазки Жанне, отчаянно с ним кокетничающей. Леплайсан – с головой, прочно сидящей на плечах, а вовсе не покоящейся на коленях, как полагается обезглавленным покойникам.
– Ну сколько вам повторять? – Дмитрий Михайлович растерял ангельское терпение и вернулся в свое обычное взвинченное состояние. – Вы явились всклокоченным, кажется, даже раненым, сжимая в охапке вот этого яростно вырывающегося субъекта… – Ученый ткнул пальцем в пришельца с того света, и только занятость последнего прекрасной хозяйкой спасла его от вызова на дуэль в самой серьезной форме: дрались, бывало, и по менее серьезным поводам, чем обидный тычок пальцем. – Никто ничего понять не успел, как вы канули обратно. Я уже собирался последовать за вами…
– Врет, – не смотря в его сторону, буркнул Кот. – Перетрусил больше, чем тот самый монах, к которому сатана явился. Все орал про каких‑то Парадоксов и Синдромов, хотя нам этих господ не представил.
– А вас бы я попросил выбирать выражения! – взбеленился Горенштейн. – Сами‑то спрятались за диван и ни в какую не желали оттуда выходить до самого вечера!
– Мне простительно – я кот, – хладнокровно парировал усатый, выкусывая у себя между когтями. – Ученьем не обремененный, темный, можно сказать…
– Прекратите спорить! – оборвал назревающую склоку Георгий, морщась от мучительной боли в виске. – Лучше скажите: я ничего не говорил перед тем, как… Ну, в общем, перед отправлением… отбытием…
– Бегством, – невозмутимо вставил Кот.
– Месье Кот, – обворожительно улыбаясь, заявила Жанна, прерывая свой невинный флирт с шутом. – Если вы не прекратите задирать Жоржа и господина алхимика, я забуду о вашей незаменимости и поступлю как с обыкновенным котом. Вам понятно или пояснить?
То, что девушка встала на сторону не слишком‑то уважаемого ею ученого, само по себе было чудом.
– Нет необходимости. – Кот с независимым видом «перетек» в дальний угол и там продолжил прерванное занятие. – А шрамы от моих когтей все равно остались, – ядовито заметил он, убедившись в собственной недосягаемости. – Хотя столько лет прошло…
– Совершенно верно, – откликнулась девушка. – Я и не знала, что кошки столько живут.
– Не все, но некоторые…
– Недотопленные выродки…
– Исцарапанные мерзавки…
– Хвостатые подлецы…
– Пре‑кра‑ти‑те!!! – взвыл Арталетов. – Я сказал что‑нибудь или нет?!
Все присутствующие переглянулись.
– Н‑нет… Только это… чтобы этого… месье Леплайсана никуда не отпускали.
– Хорошо. Людовик, может, хоть вы мне объясните?
– Что именно?
– Ну, это… обстоятельства…
– Ха! Вы меня спрашиваете? Да я, грешным делом, подумал, что все‑таки пропустил удар меча и за мной явились совсем не с той стороны на которую я всем сердцем надеялся. Слишком мало, скажу я вам, полет в охапке у какого‑то незнакомца в черной маске напоминает вознесение на небеса в обществе ангелов. Да и не полет, а черт знает что, прости меня Господи! Тьма, круговерть, качка, словно в корабельном трюме в бурю… У меня, знаете ли, в прошлой жизни был прискорбный опыт пересечения Английского канала[141]…
– Людовик, пожалуйста, без подробностей.
– Да какие еще подробности? Я не успел закончить очередную шутку, в запасе имелось еще с десяток. Папаше Кабошу специально было заплачено, чтобы он не прерывал мой последний концерт… И тут шум, гам, прямо по головам зевак налетает орава каких‑то темных личностей в масках, причем, уверяю вас, на совершенно одинаковых конях… Нет, я видел в своей жизни много лошадей – например, в Польском посольстве пятьсот семьдесят второго года все кавалеристы скакали на конях гнедой масти. Но там были просто подобранные по масти лошади, а тут… Абсолютно одинаковые – уверяю вас! Все, вплоть до звездочки на лбу и деталей упряжи, совпадало!
Жора устало прикрыл глаза: Леплайсан – дитя своей эпохи, страстный лошадник и кавалерист от Бога, конечно же, не обратил внимания на всадников, но в деталях разглядел коней… И на этом спасибо. Значит – не бред…
– Не трудитесь клясться, мой друг, – я вам охотно верю… Но как же вы согласились на бегство? – не удержался он от шпильки. – Сами ведь говорили, что потерять на плахе голову не страшнее, чем побриться у начинающего парикмахера…
– Да, говорил! – напрягся шут, подбираясь и цапая пятерней эфес несуществующей шпаги: он до сих пор был облачен в траурный костюм приговоренного, естественно, без дворянских атрибутов. – И повторю снова. Но… но меня же никто не спрашивал! И к тому же…
Леплайсан вдруг обезоруживающе, по‑детски, улыбнулся:
– И к тому же я всегда бреюсь сам и ненавижу цирюльников. У меня такая чувствительная кожа на лице и особенно на шее!..
* * *
– Прямо не знаю, как все это объяснить… – развел руками Дмитрий Михайлович, когда от него потребовали подробностей. – С математической точки зрения…
– Давайте без арифметики, господин алхимик!
Горенштейн стоически проглотил вечного Жанниного «алхимика», хотя это далось ему непросто.
– Если в двух словах…
– Именно в двух! – вставил слово Арталетов.
– Как вам будет угодно, – окрысился ученый. – В двух, так в двух! Не знаю. Этих двух слов вам достаточно? Или выразиться еще лаконичнее?
– Не будем спорить, господа! – взял слово шут. – Говорите, как умеете, господин ал… ученый.
– Спасибо за милостивое разрешение! – отвесил Леплайсану шутовской поклон упрямец и снова повернулся к Арталетову: – Но если серьезно, то вы, дорогой мой Георгий Владимирович, похоже, создали замкнутую временную петлю. В отличие от простой, которая образуется при попадании в иное время любого инородного тела. Вернее, не принадлежащего этому времени…
