Секретный фарватер - Леонид Платов

Мало того. Западногерманские капиталисты хотели перебежать дорогу американским покровителям. Удалось ли это?

Американцы стремились овладеть секретными планами, чтобы их парализовать. Немцы, наоборот, — чтобы реализовать.

Надо думать, пройдоха Цвишен обошел и тех и других.

Последняя его радиограмма, в которой он сообщал, что положит подлодку на дно Винеты, а сам будет пробиваться на запад посуху, была враньем, очередной дезинформацией. Цвишен остался верен себе.

Уйдя в Винету-пять, выждав там, осмотревшись, он, вероятно, выбрал западногерманских хозяев. Патриотические чувства при этом, конечно, не играли никакой роли. (Цвишен говорил Гейнцу: «Уби бене…») Просто западногерманская марка поднялась наконец в цене. Цвишен предпочел марки долларам.

Не трудно установить срок, когда состоялась сделка. Что-нибудь зимой 1951/52 года.

Ведь летом 1952 года западногерманские диверсанты не возобновляли своих попыток проникнуть в Винету. Им это было уже ни к чему. По-видимому, личный архив Гитлера находился за семью замками, в надежных стальных сейфах.

Однако ни немцы, ни их американские конкуренты ничего не знали о «доносе из могилы», о футляре, в котором содержалась как бы краткая инвентарная опись всего, что было в «кофрах фюрера»…

Но мог ли предполагать владелец кофров, что всё вдруг так странно обернется?

Багаж его погружен. Самолет наготове. Позывные с правильными промежутками уходят в эфир. Последний пассажир ждет — под русскими бомбами и снарядами, которые сыпятся на Берлин. Море безмолвствует. Быть может, «Летучий Голландец» потоплен, подорвался на мине?..

Наступило 30 апреля.

Грибов ясно представил себе, как Гитлер, брезгливо морщась, осмотрел ампулу с ядом. «Собачий корм», — подумал он. Правда, Блонди сдохла сразу, что было утешительно. И яд неоднократно проверяли этой зимой на заключенных в концлагерях, чтобы не ошибиться в дозе.

Пора! Надо сделать усилие и вообразить, что это всего лишь новое лекарство, которое мгновенно избавляет от всех болезней.

«Летучий Голландец» по-прежнему упорно не откликался. И тогда Гитлер нехотя положил в рот ампулу…

Ластиков вышел из Управления последним. Задержал генерал.

Подозвав его к себе, генерал торжественно, в присутствии остальных пограничников, пожал ему руку.

— Действовали в шхерах выше всяких похвал, лейтенант, — сказал он, и прибавил: — Разгадка тайны — награда храброму! (Со времени своей молодости, проведенной на среднеазиатской границе, генерал питал слабость к восточным пословицам.)

Потом он продолжал уже будничным тоном:

— Лечат-то тебя хорошо? Скоро разбинтуют левую руку? Что-то вроде бы ты бледный, а?

— Никак нет. Я здоров, товарищ генерал.

Выйдя  на улицу, Александр постоял некоторое время, подняв голову, глубоко, с наслаждением дыша.

Сентябрьское небо щемяще сине. Просто скулы сводит от этой синевы. Но все пьешь и пьешь ее — глоток за глотком!

И оно — небо — очень высокое. Конечно, не такое высокое, как бывает в мае или в июне. Тогда весь воздух — это небо! Город пронизан светом и словно бы взвешен в нем, парит над землей.

Ну, всё! Выбрался наконец наверх из духоты этой подводной лодки!

Хотелось бы обменяться с Грибовым и Викторией Павловной впечатлениями, но они ушли из Управления раньше.

Как же провести остаток дня? Кино? Стадион?

Рывчун усиленно приглашал Александра на стадион.

— Мы, самбисты, — говорил он, — выступаем в девятнадцать двадцать. Я, знаешь, немного волнуюсь. На границе почему-то не волнуюсь, а тут волнуюсь. И вроде бы я спокойнее, когда ты рядом. Ты ведь везучий!

Александр усмехнулся. Везучий! Вот он и шубинское прозвище унаследовал. Смешно, конечно, но все же лестно.

Девятнадцать часов! Время еще есть.

Очень медленно, без цели, лейтенант двинулся вдоль набережной по направлению к Летнему саду.

Он думал о том, что отцы, даже мертвые, продолжают идти рядом с сыновьями, заботливо предостерегая их от всего плохого и поощряя на все хорошее. На плече своем Александр почти физически ощущал сейчас тяжесть руки — сильной и доброй, отцовской…

О! Был бы жив гвардии капитан-лейтенант, сколько порассказал бы ему сегодня Александр! Изменив теперешней своей солидной сдержанности, снова превратившись в восторженного болтливого юнгу, который, рассказывая, всегда засматривал в лицо Шубину, нетерпеливо ожидая его одобрения. А гвардии капитан-лейтенант удивлялся бы, переспрашивал и поощрительно кивал головой…

И, конечно, он не упустил бы возможности хлестко сострить. «Вот оно что, брат юнга! — сказал бы он, хитровато прищурясь. — Значит, после Сталинграда Гитлер уже начал загодя укладывать свои шмутки?» И, как всегда, острота его била в самое яблочко. Потому-то и окутывала «Летучего Голландца» такая тайна. Никто, ни народ, ни армия, ни флот, ни эсэсовская гвардия, ни приближенные сановники и военачальники не должны были знать, что фюрер, призывавший их держаться до последнего, уже готовился втихомолку к бегству на случай военного поражения Германии…

Александр постоял в нерешительности у решетки Летнего сада.

Не одна девушка, вероятно, с сочувствием оглянулась на него, вбегая в ворота. И кто эта гордячка бессовестная? Заставляет ждать такого парня, задумчивого и скромного, вдобавок с рукой на перевязи!

Он прикинул: посидеть на скамеечке или погулять по кружевным золотым аллеям? Но как-то не хотелось расставаться с Невой. Она текла в море, очень массивная, плотная, облитая солнечным светом. И мысли Александра плавно и неторопливо текли рядом с нею. Им было по пути.

В Балтийском море, на какой-либо из его многочисленных банок, хотел Шубин воздвигнуть остров, искусственный, сложенный из уже бесполезных военных кораблей. (Виктория Павловна рассказала о «железном острове» Александру.)

Это не сбылось. Пока не сбылось.

Зато близ острова Осмуссар, западнее Таллина, притоплен и старательно обвехован немецкий линкор. Это корабль-мишень.

Днем и ночью вьются над ним наши самолеты. Иногда на дистанцию огня подходят военные корабли, чтобы отработать задачу — практические артиллерийские стрельбы. А порой стремглав несутся к нему торпеды с белыми хохолками пены.

Корабль не потонет. Он посажен прочно на грунт.

Находясь на практике, Александр не раз проходил мимо этого линкора. Сначала на горизонте возникало пятно — как черный пиратский парус. Потом оно превращалось в бесформенную глыбу металла. Контуры корабля уже нельзя угадать. Не зря же по нему тренируются из года в год.

И всегда при этом вспоминался «Летучий Голландец».

Именно он должен был находиться здесь. Не годы, а столетия чернеть бы ему посреди моря неподвижным черным пугалом! И чтобы вешки, оцепив его, предостерегали: «К зюйду от меня опасность!», «К норду от меня опасность!», «К весту от меня…»

Но, как обычно, «Летучий» подставил вместо себя другой корабль и ушел.

А «донос из могилы» остался невостребованным. Видимо, подручный Гейнца («связной»), какой-нибудь унтер-офицер из команды подлодки, по прибытии в Винету незаметно вынес футляр и спрятал в условленном месте. Но за футляром не пришли.

Кто должен был прийти? Быть может, монтер или механик из «службы Винеты»?

Пограничники обнаружили на дне грота четыре трупа в комбинезонах. Вот, вероятно, объяснение того, почему цепочка оборвалась…

Александр тряхнул головой и огляделся. Он стоял на Дворцовой набережной.

За спиной его раздались оживленные голоса. Это гурьба экскурсантов, весело переговариваясь, входила в подъезд Эрмитажа.

Александр был в Эрмитаже очень давно, еще до войны, вместе со своей школой. От музея остались самые смутные воспоминания: что-то вроде огромного облака, в которое заходит солнце, — много багрянца и золота.

Багрянец и золото? Очень хорошо! Это подходит к теперешнему его праздничному настроению.

Александр вошел в Эрмитаж.

Откуда-то сверху доносился голос, странно знакомый. Он как бы притягивал Александра к себе.

Впереди экскурсии шла девушка-экскурсовод, невысокого роста, худенькая, но хорошо сложенная. Она двигалась очень быстро.

Наконец, остановившись у черепахового столика, на диво инкрустированного, простроченного насквозь золотой проволокой, девушка обернулась к Александру, и он узнал ее. Правильно! Это Люда, пожелавшая ему удачи.

Она объясняла звучным голосом, выразительно жестикулируя маленькими руками.

С удивлением и гордостью узнал Александр, что Эрмитаж обладает самым большим в мире собранием картин Рембрандта — двадцатью пятью полотнами! В Ленинград приезжают искусствоведы даже из Голландии, чтобы изучать картины своего земляка!