Кредиторы эшафота - Алексис Бувье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, придумали вы это очень остроумно, тем более что гостиницу вы не позволили бы здесь открыть.
— Да, мсье: лес, река, дорога — все это принадлежит нам. Вы знаете одно правило?
— Какое правило?
— Женщина не может входить в монастырь.
— А-а!
— И те, кто этого правила не знают, приезжают сюда с дамами, которые и ожидают их здесь.
Незнакомец приказал подать себе стакан ликера.
— Подумайте, мсье, — продолжал монах, — как много мы теряли бы, если бы не открыли это заведение. Наши правила запрещают нам есть даже ту рыбу, которую мы ловим, а в реке у нас водятся прекрасные форели, которых обожают путешественники.
— Я думал, что трапписты дают обет нищеты.
— Да, мсье, и вы видите, что мы живем бедно, одеваемся в самые грубые одежды. Мы можем есть только один раз в день и то овощи, сваренные на воде или припущенные на масле. Это зависит от того, скоромный день или постный.
— Неужели, — поинтересовался незнакомец, — вы достигли такой полноты, кушая один раз в день?
— Дело в том, что я не обязан следовать правилам. Мне дано на время разрешение делать все, что я хочу. Торговля прежде всего. Я должен есть и пить с посетителями, когда это нужно.
— И только зелень?
— Не только. Можно есть немного мяса, рыбы. Я ведь запасаю продукты для посетителей.
— Да, я вас понимаю.
— Иногда никто не приезжает. В таком случае…
— Вы жертвуете собой, чтобы добро не пропадало даром.
— Да, так я и делаю. Мне дано разрешение на это.
Тогда приезжий велел подать второй стакан, чокнулся с монахом, и они выпили вместе.
Несколько минут спустя в кабачок вошли два монаха.
— Это вы, мсье, приехали за исповедником для умирающего?
— Да, отец мой.
— Это кто-нибудь здешний?
— Нет, это путешественник, остановившийся в гостинице "Добрые ребята", расположенной по дороге в Пассаван. Он не мог продолжать путь.
— У вас есть лошадь? — спросил монах.
— Да.
— Тогда вы поезжайте вперед, а мы будем следовать за вами. Нам сейчас запрягут телегу.
— Благодарю вас.
Посетитель расплатился, вскочил в седло и ускакал галопом.
В то время, как закладывали телегу, брат-траппист спросил у послушника:
— Захватил ли ты на всякий случай шкатулку с лекарствами?
— Да.
— Иногда достаточно какого-то простого средства, чтобы поправить здоровье несчастного, принимающего простую слабость за приближение конца.
Говоривший монах был человеком среднего роста и под длинными складками своей грубой одежды походил на статуэтку из старого дуба, которые мы часто встречаем в средневековых капеллах.
При свете свечи, слабо освещающей маленький зал, его лицо казалось восковым, настолько оно было желтым. Лысый череп был в венчике седых волос, остриженных довольно коротко, кожа же на черепе блестела, словно лакированная. Его живые глаза сидели глубоко в орбитах и казались еще более блестящими от окружавших их темных кругов. Нос был прямой и тонкий, но немного длинноватый. Нижняя часть лица терялась в длинной седой бороде.
Когда тележка была запряжена, брат, которого звали Дон Калист, и сопровождавший его молодой послушник сели в тележку, причем младший взял вожжи.
Собиралась гроза. Ветер дул все сильнее, и сухие листья, поднятые им, летели по дороге, словно темные бабочки. Ветер ревел так громко, что едва был слышен стук колес по каменной дороге. Уже погромыхивал гром, и дождь капал крупными каплями.
Брат-послушник усердно погонял лошадь, которая ржала от испуга и летела со всех ног. Вскоре они приехали в гостиницу "Добрые ребята". Панафье только что вышел из конюшни, в которую он поставил лошадь.
Ладеш и Пьер Деталь взяли под уздцы коня, привезшего монахов, и вместе с телегой ввели ее в сарай.
Винсент, приехавший в этот день рано утром, вышел встретить монаха.
— Отец мой, — сказал он, — благодарю вас за поспешность, с которой вы исполнили нашу просьбу.
— Когда грешник страдает, то было бы несправедливо отдалять утешение в его страданиях.
— Войдите, пожалуйста, отец мой. Несчастный немного забылся. Мы воспользуемся этим моментом. Видя, что идет дождь, мы приказали развести огонь в камине. Вы просушите ваши вещи и сообщите нам некоторые сведения.
Монах согласился и последовал за Винсентом на кухню, где был разведен огонь.
Винсент запер за собой дверь, предложил монаху сесть и сам сел рядом с ним.
— Несколько дней тому назад мой брат был у вас в монастыре, и его представили Дону Калисту.
— Это я, — сказал монах, поднимая голову, но не выражая ни малейшего удивления.
— Помните ли вы, отец мой, об этом посещении? Помните ли вы о молодом человеке, который расспрашивал об исповеди in extremis?
Монах не колеблясь отвечал:
— Да, я помню о человеке немного моложе вас. Он приезжал в сопровождении сестры, которая ожидала его в гостинице монастыря. Молодая дама была в глубоком трауре, с ней был ребенок пяти или шести лет.
— Да, это были мои брат и сестра.
Монах поднял голову и равнодушно посмотрел на молодого человека.
— Ваш брат говорил, что один его друг, мучимый страшной болезнью, должен приехать провести сезон в гильонских купальнях. Этот несчастный, по мнению вашего брата, имел страшную историю в своей жизни, от которой он хотел облегчить свою совесть только в последние минуты своей жизни и вдали от тех мест, где она произошла, и не хотел исповедоваться ни у одного из светских духовников, так как тот в случае выздоровления исповедуемого мог бы встретиться с ним. Поэтому, прежде чем приехать в Гильон, он поручил вашему брату узнать, может ли какой-нибудь траппист выслушать его исповедь.
— Совершенно верно, отец мой.
— И вы призвали меня для этого человека?
— Да, отец мой. Он приехал сюда один, и ему стало так плохо, что он не смог доехать двух миль до ближайшей гостиницы и был вынужден остановиться здесь. Видя, что его состояние постоянно ухудшается, он послал за мной. Приехав сюда несколько часов тому назад, я решил, что нужно позвать вас.
— Брат мой, — сказал монах, — проводите меня к грешнику.
Винсент взял свечу и проводил монаха в последнюю комнату второго этажа.
Андре лежал в постели.
Услышав стук открывающейся двери, он проснулся и тщетно старался подняться.
Когда Винсент приблизился к нему, то при свете свечи можно было увидеть, что несчастный страшно бледен, щеки его ввалились, глаза тоже, только взгляд еще и жил.
— Благодарю вас, отец мой, что вы приехали
