Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

Но царь стоял на своем.

Суворов увидел, что его насмешки над устаревшим, отжившим прусским уставом, над нелепым обмундированием и снаряжением не достигают цели.

Дальнейшее пребывание его в Петербурге не имело никакого смысла. Он решил вернуться в Кончанское и попросил у Павла разрешения уехать восвояси, жалуясь на здоровье и старость.

Император с неудовольствием отпустил его.

VIII

Пока Александр Васильевич отдыхал после обеда, солнце обошло светелку и глянуло в два окна, выходившие на запад.

Он проснулся.

Хорошо отдохнул. Хорошо в светелке на Дубихе: тишина.

Вернувшись из Петербурга, Суворов ранней весной, чуть стаял снег, построил на высокой горе Дубихе светелку. Жить в душной, тесной избе надоело.

Светелка небольшая: комната (в ней кухня) внизу, вторая комната наверху. Вокруг них, вокруг всего домика открытая галерея. Сверху, с галереи второго этажа, – чудесный вид. Сквозь просветы в деревьях далеко видно окрест – и, главное, видна дорога в Боровичи, откуда должно же когда-нибудь прийти окончательное избавление от опалы.

В светелке при нем ночует попеременно кто-либо один из троих: Прошка, Наум или Мишка. Большею частью оставляли пожилого фельдшера. Прошка уходил к жене, которая жила в Кончанском, Мишка-повар – человек молодой, холостой, чего же его связывать. После ужина Мишка получал разрешение идти, куда он хочет на весь вечер и ночь, лишь бы явился кипятить утренний чай.

Вот и сейчас в светелке никого, все разбрелись. Наум собирает лекарственные травы, Мишка пошел по грибы для Александра Васильевича, а Прошка точит лясы на селе у старосты или дьячка Калистрата.

Суворов поднялся с постели, надел туфли и подошел к круглому столу, который занимал большую часть комнаты. На столе лежали недавно полученные газеты, письма, бумаги.

Французы замышляют высадку в Англии.

Репетиция трагикомической военной драмы, которая никогда не будет разыграна!

Надобно написать Димитрию Ивановичу, ответить на всякие гнусные наговоры, которые продолжают плести в Петербурге его враги.

После поездки к царю положение Суворова в Кончанском несколько улучшилось: стало чуточку вольготнее. Суворову уже не мешали чаще ездить к соседям-помещикам, не препятствовали кое-кому из них приезжать к Александру Васильевичу на праздники к обеду, посидеть, потолковать, выпить и закусить чем Бог послал.

И вот в Петербурге готова сплетня:

– Суворова солдаты, дворяне любят, Суворов весело живет, много ездит и прочее.

Подозрительному, мнительному Павлу I это не может понравиться. Надо все объяснить.

Суворов придвинул тушь, бумагу и написал:

«Меня желают» – я Цинциннат;[94]

«солдаты меня любят» – я их люблю;

«дворяне меня любят» – я их люблю и морально безгрешен;

«весело живу» – весело жил, весело умру, весел родился, не мизантроп;

«много ездят» – в торжественные дни препровождаем весело императорские праздники и даже до полуночи, иначе счел бы я за преступление: итак глас бездушных крамольников предавать насмешеству. Редко мой выезд, прочие многие дни я, как Цинциннат, препровождаю в глубоком уединении».

Сделал приписку для Аркадия:

«Аркадию благочестие, благонравие, доблесть, отвращение к экивоку, энигму[95], фразе, умеренность, терпеливость, постоянство».

Аркаше уже четырнадцать лет. Он жил у сестры Наташи, но теперь Зубовы должны уехать в Москву, и Суворов определил сына к Хвостову.

Приписал еще:

«Аристотель его – Вы, Наташа воспитана Вами, он ей наследник».

Павел все-таки оказывает милости Суворову, задабривает его: Аркаше дал звание камергера. Хвостов уже генерал, а племянники Горчаковы повышены в чине: Андрей – полковник, а Алеша (старший) – генерал-майор.

Окончив писать, Александр Васильевич выглянул в окно, из которого был виден строящийся барский дом (к осени будет готов) и сад. Там стучат топоры, визжат пилы. В саду мелькает белая рубаха садовника Игната.

Пойти посмотреть, как они там, полюбоваться на пчел – Александр Васильевич завел две колоды пчел.

Вообще он летом жил в Кончанском веселее, нежели зимой.

Крестьяне наперебой приглашали барина на свадьбы, крестины. Молодые бабенки приносили к нему новорожденных ребят: Александр Васильевич непременно дарил каждому младенцу рубль «на зубок».

Кончанские ребятишки души не чаяли в барине, не боялись его, бежали за ним следом. Так, окруженный ими, он ходил на поля смотреть, как колосится рожь, бродил по лесу за грибами и ягодами.

Но как ни жилось Суворову у себя в поместье беспечно, а все-таки был он в опале, жил как отшельник. Жил вдалеке от армии. Ему было скучно без своих чудо-богатырей, без ученья в поле, без барабана по утрам и вечерней зори.

Неужто и век так докончить бесславно, помещиком, байбаком?

Душа рвалась к боевым подвигам.

Александр Васильевич взял с подоконника подзорную трубу – нет-нет да все взглядывал на боровичскую дорогу: не пылит ли она, не скачет ли фельдъегерь?

Он поднес трубу к глазам, и от волнения задрожали руки: по дороге к Кончанскому скакала тройка.

Александр Васильевич бросил трубу на постель, в три прыжка пробежал узкую лестницу и зашагал к селу с горы:

«Не ошибся, кто-то скачет. Тройка? Кто бы это?»

Он входил в Кончанское, а уже по селу неслись колокольцы тройки.

У крайней избы Мирона, посредине улицы, ребятишки играли в бабки. Ленька, шустрый, курносый, собирался ударить.

– Леня, дай-ка я! – крикнул Александр Васильевич.

Тройка уже была в пятидесяти шагах. Ленька охотно передал бабку.

Александр Васильевич стал на его место и, прицелившись, метко ударил.

– Вот так ловко!

– Ленька, тебе так не ударить! – загудели ребята.

– Ваше сиятельство, вы что же это, в бабки играете? – спросил чей-то знакомый голос.

Суворов оглянулся. Из коляски смотрел на него боровичский городничий Вындомский.

«Э, Федот, да не тот!» – разочарованно подумал Суворов.

Он вспыхнул и опять не сдержался:

– Да, Александр Львович, в бабки. Нонче столько в России фельдмаршалов развелось, что только в бабки и остается играть! – и быстро побежал от надоевшего городничего, приехавшего проверить, как ведет себя опальный фельдмаршал.

IX

Суворов лежал на полке, наслаждался: Мишка парил его.

– Еще, еще! Вот так! Чудесно! – приговаривал он.

Летом купался, а зимой, кроме ежедневных обливаний холодной водой, каждую субботу обязательно ходил в баню. Любил попариться, а потом посидеть, попить кваску.

С осени Александр Васильевич жил в своем новом барском доме, в Кончанском. В нем – не в причтовой избенке.