Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич

– Сразу же и берись. Большое дело сделаешь. А то кто наше слово от плевков отмоет, кто докажет, что оно должно жить, кто правдивым словарем форпосты его закрепит, чтоб не забыли внуки? Кто сокровища соберет? Литература для них, видите, чепуха!

– Ты прав, Виктор, – тоже перешел на "ты" Алесь. – Меня и, скажем, испанца может объединять только словесность… Значит, язык, изящная словесность, поэзия, музыка, все такое – это не побрякушки, а средство связи между душами людей. Высшее средство связи.

– И вот еще что, – сказал Виктор. – Ты человек начитанный, знаешь много. Тебе будет легко. Ты попытайся записаться сразу на два факультета и за два года их окончить. Скажем, на филологический и, если так уж хочешь, на какое-нибудь естественное отделение.

– Я думаю, лучше будет так: два-три года я буду заниматься смежными предметами. Скажем, филологией и историей… А потом можно заняться и природоведением

– А что? И в самом деле. А осилишь?

– Осилю. Надо.

– Ой, братец, как еще надо! Как нам нужны образованные люди! Куда ни посмотри, всюду прореха. А по истории у нас здесь совсем не плохие силы. Благовещенский – по Риму. Павлов – по общей истории. Говорят, по русской истории будет Костомаров. Стасюлевич – по истории средних веков. Ничего, что самое кровавое время. Зато не такое свинское, как наше. Да и Михаил Матвеевич либерал. Беларусью интересуется, потому что происхождение обязывает.

Загорелся:

– Ты человек не бедный, ездить можешь. Это тебе не во времена Радищева. Дорога до Москвы – всего ничего. Можешь ездить туда и Соловьева слушать. Не на каждой же лекции тебе тут сидеть. Фамилии всех, к кому на лекции ходить не стоит, прочтешь в "Северной пчеле". Кого они хвалят, тот, значит, и есть самое дерьмо. Значит, решили. Лягушек пусть другие препарируют. Твое дело – начать борьбу за слово. Словарь. Литература. Язык. Для всех, кто в хате без света. При лучине.

– Страшновато.

– Ничего, выдюжишь.

На лестнице послышались шаги. Лицо Виктора расплылось в плутоватой улыбке. И улыбка эта была такая детская, что он показался Алесю юнцом, которому только дурачиться и озорничать.

– Идут, – сказал Виктор. – Прячься.

Алесь стал за дверь.

Топот приближался. Алесь видел деланно безразличное лицо Виктора.

Вошел Кастусь с друзьями.

– Так, – сказал Кастусь. – Достал пятьдесят копеек, да вот хлопцы голодные.

– Ясно. – Виктор почесал затылок. – Хорошо, сейчас подумаем, что можно на это добыть.

И вдруг как бы вспомнил:

– Кстати, Кастусь, тут к тебе какой-то человек заходил. Франт такой, манерник, фу-ты ну-ты! Поспорили мы тут с ним. Так он вместо ответа использовал последнее в полемике доказательство – плюнул мне в голову вишневыми косточками, да и дверью хлопнул.

– Вечно ты так с людьми, – сказал Кастусь. – Что, правда, плюнул?

– Чтоб мне родины не увидеть!

– Ч-черт! Ты хоть фамилию его запомнил?

– Да этот… Как его?… Ну-у… Заборский? Заморский?… Загорский, вот как! Сказал, что ноги его больше здесь не будет.

Кастусь сел на стопку книг.

– Виктор… Ты что же это наделал, Виктор?

– А что? – сказал Виктор. – Подумаешь!

Алесь вышел из-за двери и стал позади Кастуся.

– Да иди ты к дьяволу! – взорвался Кастусь.

– Сейчас, – сказал Загорский.

Кастусь обернулся и не поверил глазам. Хлопцы хохотали. Калиновского словно подбросило.

– Алеська! Не ушел! Алеська!

Они так колотили друг друга по плечам и спине, что эхо раздавалось.

Хлопцы смотрели на них и улыбались широко и искренне. Лишь у одного, высокого и худощавого шатена, улыбка была какой-то снисходительной. Улыбался, словно делал одолжение.

– Ой, хлопцы, – спохватился Кастусь, – что же это я?! Знакомьтесь. Это по-старому князь, а по-новому гражданин Загорский. Зовут его Алесь. Хороший, свой хлопец. Поэтому все вы к нему должны обращаться на "ты". И ты, Алесь, о "вы" забудь. Французятину эту прочь. Мы здесь все братья.

Первый, протягивая руку, сказал по-мужицки:

– Фелька Зенкович. Из университета. Дразнят Абрикосом, – виновато улыбнулся он. – Конечно, не в глаза.

– Не буду, – сказал Алесь.

– И не советую, – сказал Виктор. – Он у нас горячий.

Второй юноша еще тогда, когда молча смотрел на встречу друзей, обратил на себя внимание Алеся. Чистое, строгое лицо, суровое и мрачноватое с виду.

– Я из Лесного института, – представился он. – Мое имя Валерий Врублевский.

По-русски он говорил с заметным польским акцентом.

– Лесничим будет, – с иронией вставил Виктор. – И знаешь, Алесь, почему?

– Почему? – мягко спросил Валерий.

– Он вследствие ограниченных умственных способностей из всего "Пана Тадеуша" кое-как понял только эти три строки:

Помнікі наше! Іле ж цо рок вас пожэра

Купецка люб жондова москевска секера, [122]-

вот и решил, что наилучший путь к борьбе с правительственным угнетением – охрана лесов.

– Ты прав, – поддержал игру Валерий. – Рубят леса, сдирают шкуру с земли. А Польша, да и твоя Беларусь до того времени и живут, пока есть пущи. Не будет деревьев – и их не будет. – Алесь почувствовал серьезные нотки в тоне парня. – Так что позволяйте, ребятушки, рубить, позволяйте.

Врублевский улыбнулся.

– И потом – чему удивляться? Я ведь поляк. Если восстание, куда я всегда бегу? "До лясу". Иной дороги мне бог не дал. Так чтo мне, разрешать сечь сук, на котором сижу?

– Ты можешь с ним и по-польски разговаривать, если тебе удобнее, – сказал Виктор. – Он немного знает.

– Почему? – возразил Валерий. – Я по-белорусски тоже знаю.

И окончил по-белорусски:

– Гаварыць будзем, як выпадзе. Як будзе зручней. Праўда? [123]

– Правда, – ответил Алесь.

Пожатие руки Валерия было приятным и крепким.

– А теперь я, – подхватил другой парень со строгими глазами. – Дайте я этого дружистого дружка, нашего земляка, за бока подержу… Здорово, малец!

Хлопец говорил, как говорят белорусы из некоторых мест Гродненщины. Не нажимая на "а", выговаривая его как нечто среднее между "а" и "о" – "гэто-го"… И, однако, он не был похож на "грача". [124]Может, из витебской глуши?

– Во, малец, свалился ты в этот мерлог. – Голос у хлопца напевный. – Ничего, тут хлопцы добрые. Буршевать [125] будем… Зовут меня Эдмунд, как, ты скажи, какого-то там рыцаря Этельреда. Виктор считает, что с таким именем мне надо было семьсот лет назад родиться. И правильно: по крайней мере не видел бы его морды… А фамилия моя Верига…

Последний из хлопцев, тот самый высокий шатен, подал Алесю безжизненную руку.

– Юзеф Ямонт, – сказал он по-польски. – Мне очень приятно.

– Мне тоже приятно, – ответил по-польски Алесь. – Ты из днепровских Ямонтов?

– Нет.

– А откуда?

Юзеф замялся:

– Мой отец поверенный и эконом князя Витгенштейна. Имение Самуэлево.

Алесь немного удивился: вид у Юзефа был такой, словно он сам князь Витгенштейн.

– Что-то мне знакомо твое лицо, Юзеф. Где учился?

– Окончил Виленский шляхетский институт.

– Ну вот. Значит, определенно виделись. Я окончил гимназию у святого Яна.

– Почему так? Вы ведь князь?

– Родители решили, что так будет лучше, что мне пойдет на пользу общество более-менее простых и хороших хлопцев.

Загорский увидел, как часто заморгали припухшие веки больных глаз Ямонта.

– Пан совсем пристойно разговаривает по-польски, – поспешил сменить тему разговора Ямонт. – Даже с тем акцентом, что свойствен…

– Преподаватель был из окрестностей Радома, – сказал Алесь. – Из имения Пёнки.

– Мне очень приятно, что пан изучил язык, на котором разговаривали его предки.

Алесь пожал плечами. И тут вмешался в разговор Врублевский.

– Ты снова за свое? – спросил он Ямонта. – Брось ты это! Мало тебе недоразумений?

– Что же мы, хлопцы, будем делать? – выправлял положение Виктор. – Разве Эдмунда послать, чтоб купил в колбасной обрезков? Здесь немочка молодая глазком его пометила. А как же! В северном духе мужчина. Викинг! Аполлон, вылепленный из творога!

Эдмунд засмеялся.

– А что? Разве плох?

– Для нее, видимо, неплох. Розовеет, как пион. Книксен за книксеном: "О, герр Вер-ри-га! Что вы?!" Вот женишься – мы к тебе в гости придем, а ты сидишь, кнастер куришь. Детей вокруг уйма. А под головой подушечка с вышивкой "Morgenstunde hat Gold im Munde" – у раннего, стало быть, часа золото в устах.

– А он все равно до полудня дрыхнет, – поддержал Виктора Валерий.

– Я и говорю. И вот он нас угощает. Одно яблоко разрезано на кусочки и по всей вазочке разложено, чтоб больше казалось.

Верига не обиделся. Потянулся и гулко ударил себя в грудь.

– Скудная у вас, хлопцы, фантазия, чахлая. И юмор такой же. А жизнь ведь богаче. Полнокровная она, хохочет, шутит, жрет. Не с вашими мозгами выше ее подняться. Захожу я туда и важно так говорю: "Фунт колбасных обрезков для моей собаки". А она мне: "Вам завернуть или здесь будете есть?…" Вот как! А вы лезете с постным рылом…