Анжелика в Новом Свете - Серж Голон

В спальне она опустилась на колени перед очагом, лихорадочными движениями раздула огонь. Но она, пожалуй, предпочла, чтобы стало совсем темно и Жоффрей не мог бы увидеть ее лица.

Весь вечер она старалась не выдать, какая боль гложет ее, старалась урезонить самое себя. Теперь же все ее благоразумные рассуждения вмиг улетучились.

Нет, ее усилия оказались тщетны.

В постели она сжалась клубочком на самом краю, повернувшись к мужу спиной, и сделала вид, что спит. Но в этот вечер он не посчитался, как она на то надеялась, с ее усталостью. Она почувствовала его руку на своем обнаженном плече, и, боясь, что он заподозрит неладное, если она будет вести себя не так, как обычно, повернулась к нему, и заставила себя обвить руками его шею.

О, почему она не может жить без него! Она никогда не могла забыть его, и любовь к нему всегда наполняла каждую клеточку ее души. Что станется с ней, если она не сможет смириться? Она должна сделать все, что в ее силах, лишь бы он ни о чем не догадался.

– Вы чем-то озабочены, моя радость?

Склонившись к ней, он прервал свои ласки и стал нежно допытываться. Она кусала себе губы. Нет, она не может таиться от него.

– Вас что-то гложет, не правда ли?

Она почувствовала, как он насторожен, и потеряла самообладание. Он не даст ей отмолчаться. Жоффрей продолжал настаивать.

– Ну что с вами, скажите! Вы сама не своя сегодня вечером. Что произошло? Доверьтесь мне…

Она вдруг бросила ему прямо в лицо:

– Это правда, что вы путаетесь с индианками? Они ваши любовницы, да?

Он ответил не сразу.

– Кто вбил вам в голову этот вздор? – спросил он наконец. – Пон-Бриан, не так ли? Он, видимо, считает, что у него достаточно близкие отношения с вами, чтобы иметь право на подобные предупреждения? Уж не думаете ли вы, что я не заметил, какую страсть вы внушили ему?.. Значит, он излил перед вами свою душу? И вы выслушали его?

Его пальцы вдруг до боли сдавили ее руку.

– Вы поощрили его? Пококетничали с ним?

– Чтобы я кокетничала с этим мужланом! – воскликнула Анжелика, вскакивая.

– Да я предпочла бы стать уродливой, как семь смертных грехов, если это могло бы избавить меня от такого мужлана, как Пон-Бриан… По-вашему, если какому-нибудь дураку взбредет в голову обхаживать женщину, то это всегда ее вина!.. А вы?.. Вы же догадывались, что Пон-Бриан обязательно будет изливать мне свою любовь, и нарочно ушли, вам хотелось знать, как я поведу себя, не намереваюсь ли я броситься на шею первому встречному, как, верно, вы полагаете, я делала это все пятнадцать лет… О, я ненавижу вас, вы совсем не доверяете мне!..

– И вы мне тоже, кажется. Ну при чем тут индианки?

Гнев Анжелики спал.

– Да, я подозреваю, что он сказал это, желая огорчить меня, отомстить за то, что я отвергла его.

– Он попытался вас обнять, поцеловать?

Тень скрывала от Анжелики лицо Жоффрея, но она догадывалась, что он весь во власти сомнений, и она ответила, как бы не придавая этому значения.

– Он проявил настойчивость, и я обошлась с ним несколько… круто. Потом он все понял и ушел.

Жоффрей де Пейрак тяжело дышал.

Пон-Бриан попытался поцеловать ее, теперь он уверен в этом! С грубостью солдафона он осквернил своими губами уста Анжелики!

Но ведь и сам он, ее муж, тоже виноват в этом. Хотя он ушел не умышленно, Анжелика несправедливо обвинила его, но все равно, разве он – пусть бессознательно – не играл с огнем в той ситуации, которая создалась с приходом этого Пон-Бриана? Пустить все на самотек, чтобы провести опыт! Но разве можно обращаться с сердцем и чувствами женщины, как с ретортами, перегонными кубами и мертвыми минералами? Да, верно, иногда в глубине души он сомневался в Анжелике. Теперь он поплатился за свое неверие.

– Это правда? – прошептала она жалобным голосом, так не свойственным ей.

– Это правда, что вы путаетесь с индианками?

– Нет, любовь моя, – с силой, серьезно ответил он. – К чему мне индианки, если у меня есть вы?..

Она коротко вздохнула, и, похоже, напряжение ее спало. А Жоффрей де Пейрак был не на шутку взбешен. Где мог ПонБриан подцепить такую низкую сплетню?.. О них говорят в Канаде? Кто говорит о них?.. Он склонился к Анжелике, чтобы снова обнять ее. Но хотя ее уже не терзала больше мысль о неверности мужа, досада на него все же осталась.

Она пыталась взять себя в руки, но она слишком устала за этот долгий день от изнуряющей душу боли, слишком много утратила надежд, чтобы суметь тотчас же стать самой собою.

Особенно потому, что на нее нахлынуло столько воспоминаний, всплыло перед ее мысленным взором столько отталкивающих лиц… И среди них лицо Монтадура, которого напомнил ей Пон-Бриан… Монтадур… Вот она и вспомнила вдруг имя рыжего негодяя… Монтадур… Монтадур… И когда муж захотел снова обнять ее, она вся сжалась.

Жоффрей де Пейрак вдруг ощутил желание придушить Пон-Бриана, а заодно с ним всю военную братию, да и вообще весь мужской род. То, что произошло, – это не просто случайный эпизод, как он считал раньше, который не оставит глубокой раны в душе искушенной жизнью женщины.

История с Пон-Брианом разбередила в ее душе едва зарубцевавшиеся раны. И сейчас они переживали одно из тех коротких мгновений, когда мужчина и женщина сталкиваются лицом к лицу в своего рода ожесточенной и непримиримой ненависти, ощетинившиеся друг против друга в яростном протесте: она не желала быть покорной ему, он жаждал победить ее, вернуть ее себе, ибо, если они не смогут сегодня слиться воедино, Анжелика с ее переменчивым, немного скрытным характером еще больше отдалится от него, и тогда он потеряет ее.

Он чувствует, как чуткие руки жены судорожно упираются в его плечи, отталкивают его, но он только крепче стискивает ее, не в силах отпустить, оторваться от нее. И хотя мысли Анжелики блуждают где-то вдали от него, в бесплодном одиночестве, тело ее совсем рядом с его губами, и Жоффрей не может отказаться от ее влекущей красоты, даже если она вся сжимается под его поцелуями, даже если этот ее отказ раздражает его и в то же время разжигает в нем еще более страстное желание.

Это роскошное тело, созданное для наслаждения, ничего не утратило за пятнадцать лет их разлуки, и Жоффрей с удивлением и радостью вновь нашел в ней то необычное, восхитительное восприятие любви, которое потрясло его, когда их любовь еще только зарождалась.

В ту ночь в океане, когда он понял это, он уже знал, что снова станет ее рабом, как прежде, как другие, потому что ею нельзя пресытиться, ее нельзя забыть.

Но если тело ее осталось прежним, то душа стала иной – в ней поселилась боль. И де Пейрак проклинал жизнь, которая ее придавила, и все то, что всплывает в ее памяти, разделяя их иногда непреодолимой стеной. Эти мысли молнией промелькнули в его сознании, в то время как он, всем своим существом стремившийся к ней в страстном порыве обладать ею, пытался привлечь ее к себе, подчинить своей власти. Никогда еще он не чувствовал так ревниво, так яростно, что она его и что ни за что на свете он не может отказаться от нее, отдать ее другим, предоставить ее самой себе, ее думам, ее воспоминаниям.