Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)

— А потом, — продолжала Дурова, — я не могу терпеть такой медлительности в издании «Записок» отдельной книгой. Или действуйте безотлагательно, или верните их мне обратно.

Пушкин попробовал было объяснить Дуровой условия издательского дела, где спешить невозможно. Но она и слушать не хотела.

— Впрочем, — сказал Пушкин, — здесь не место обсуждать эти дела. Мы с вами пришли в гости. Дарье Федоровне и Елизавете Михайловне вряд ли это интересно. Я на днях приеду к вам, и мы поговорим обо всем.

Через несколько дней Пушкин получил письмо от Дуровой:

«…Пришлите мне мои листочки, Александр Сергеевич, их надобно сжечь, так я желал бы иметь это удовольствие поскорее».

И Пушкин с сожалением возвратил ей рукопись.

В своем дневнике позднее Дурова писала:

«Так-то я имела глупость лишить свои записки блистательнейшего их украшения… их высшей славы — имени бессмертного поэта! Последняя ли уже это глупость? Должно быть, последняя, потому что она уже самая крупная».

8

Шестого июня, в день рождения Пушкина, Долли готовила в библиотеке Пушкинский вечер. Ей очень хотелось пригласить на встречу с читателями известного пушкиниста. Сознавая всю несбыточность своего желания, она все же рискнула позвонить по телефону и попросить его об этом. Он ничего определенного не ответил, но назначил ей встречу.

Уже в десятом часу вечера, не без колебаний, позвонила она в его квартиру. И когда услышала донесшийся из прихожей звонок, подумала: «Это же наглость — беспокоить такого человека».

Ей открыл сам ученый, старый, очень румяный, с седыми пушистыми волосами, ровненьким рядком окружавшими лысину. Умные, совсем молодые глаза дружелюбно взглянули на девушку.

— Проходите, пожалуйста, проходите! — И зашагал в кабинет, шлепая большими клетчатыми домашними туфлями.

Долли пошла за ним.

Он сел за письменный стол, словно приготовился к длительному ученому разговору, указал ей на кресло напротив. Она присела на самый краешек, и ей так захотелось сейчас же провалиться сквозь землю.

— Ваше имя и отчество, милая?

Еще этого не хватало! Долли покраснела до корней волос.

— Дарья Федоровна.

— Фикельмон? — улыбаясь, спросил пушкинист.

— Кутузова, — чуть слышно ответила Долли.

— Все же Кутузова! Это великолепно! — искренне восхитился пушкинист. — Пушкинский вечер будет проводить Дарья Федоровна Кутузова. Как же могу я не приехать?

— Нет, в самом деле, вы приедете? — поднялась Долли и чуть не расплакалась от радости.

И он действительно приехал в районную библиотеку выступить перед обычными читателями, от которых ломился небольшой читальный зал.

Он вошел в зал так же спокойно, как, вероятно, входил ежедневно в свой кабинет, чтобы сесть за стол с разложенными на нем книгами и рукописями и углубиться в них.

Серый костюм ему был к лицу, к светлым умным глазам, скрадывал старческую сутулость, которую подметила Долли еще в первую встречу, тогда на нем была домашняя куртка.

Долли придумала несколько необычно украсить ту часть читального зала, где находилась воображаемая сцена. Вверху был повешен большой портрет Пушкина, а снизу стены украшали полуметровые листы бумаги в рамках со стихами о Пушкине его современников-поэтов. Стихи были написаны крупными цветными буквами.

Н. И. Гнедич:

Пушкин, Протей Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений! Уши закрой от похвал и сравнений Добрых друзей; Пой, как поешь ты, родной соловей! Байрона гений иль Гете, Шекспира — Гений их неба, их нравов, их стран — Ты же, постигнувший таинства русского духа и мира, Пой нам по-своему, русский Боян! Небом родным вдохновенный, Будь на Руси ты певец несравненный.

Ф. И. Тютчев:

Вражду твою пусть Тот рассудит, Кто слышит пролитую кровь… Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет!..

А. И. Полежаев:

Эпоха! Год неблагодарный! Россия, плачь! Лишилась ты Одной прекрасной лучезарной, Одной брильянтовой звезды!

К. Кюхельбекер:

А я один средь чуждых мне людей, Стою в ночи, беспомощный и хилый, Над, страшной всех надежд моих могилой, Над мрачным гробом всех моих друзей. В тот гроб бездонный, молнией сраженный, Последний пал родимый мне поэт… И вот опять Лицея день священный; Но уж и Пушкина меж вами нет!

М. Ю. Лермонтов:

Погиб Поэт! — невольник чести — Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!..