Слезы счастья - Сьюзен Льюис

— И долго вы, ребята, гуляете? — сердито спросила Розалинд, пытаясь унять энтузиазм Люси и при этом ласково трепля ее за ушами. — Замерзли, наверное? У меня вот зуб на зуб не попадает.

— Ты всего-навсего девчонка, — поддразнил Дэвид. — А мы, мужчины, не чувствуем холода, правда, Лоуренс?

— Да, — согласился мальчик. — Мы стойкие и сильные, и даже если температура опустится до абсолютного нуля, что является ее минимальным пределом, мы выдержим.

— А чему равняется абсолютный нуль? — спросил Дэвид, дождавшись Лоуренса и зашагав с ним к дому.

— Минус двести семьдесят три целых и пятнадцать сотых градуса, — без запинки ответил Лоуренс. — Мам, можно у нас на чай будет пицца и кока-кола?

— Нет, у нас сегодня картофельная запеканка с мясом и каждому по маленькой порции яблочного крамбла[37].

— По большой! — потребовал Лоуренс. — Ты будешь пить с нами чай? — спросил он у Дэвида.

— Я надеялся остаться, если, конечно, на меня хватит, — ответил Дэвид.

— Разумеется, хватит, — бросила Розалинд через плечо. — Даже не сомневайся.

— Можно дать Люси запеканки? — спросил Лоуренс. — Она ее любит.

— Ты говоришь так обо всем, кроме ее нормального корма, и то только потому, подозреваю, что не можешь лакомиться им вместе с ней.

— А вот и могу, могу. Она поделится со мной, если я захочу. Гарри Кларк говорит, если долго тереть собаке живот, у нее будут щенки, но это неправда, да?

Розалинд бросила хмурый взгляд на отца. Для ее ушей это звучало как очередная попытка других детей подразнить Лоуренса.

— Нет, неправда, — весело ответил Дэвид. — Но можешь сказать Гарри Кларку, что, если он хочет потереть Люси живот и проверить, она нисколько не будет возражать.

— Тебе надо делать уроки? — спросила Розалинд, развязывая шарф и расстегивая пальто.

— Математику и историю. Мы учим римские цифры и римских императоров... Августа, Тиберия, Калигулу...

— Хорошо, хорошо, выпей сок и давай наверх. Чай будет готов через час.

— Можно, я покажу тебе домашнюю работу, когда закончу? — спросил Дэвида Лоуренс.

— Как же иначе? — отозвался Дэвид.

Розалинд понесла их пальто в кладовку, а Дэвид поставил чайник и стал просматривать блокнот, пока она прослушивала сообщения на автоответчике.

— О, папа, опять с тобой эта штука, — пожаловалась она, заметив книжечку, прежде чем Дэвид успел ее спрятать.

— Если бы я не взял ее с собой, то мог бы не спросить у тебя...

— Если ты о Джерри, пожалуйста, ничего не говори, — перебила она. — Я неделю с ним не разговаривала, но уверена, он не передумал насчет того, что хочет разводиться.

Дэвид медленно кивнул, понимая, что Розалинд, вероятно, уже рассказывала ему об этом.

— А чего хочешь ты? — осторожно спросил он.

Розалинд вздохнула и неопределенно покачала головой.

— Пожалуй, нет смысла за него цепляться, как думаешь? — проговорила она. — В какой-то степени я жалею, что он не ушел, когда я только узнала о его романе. Решись он сразу, сейчас бы я, наверное, уже жила спокойно. Как бы там ни было, я не хочу об этом говорить. Это по-прежнему расстраивает меня, а Джерри того не стоит. Расскажи о себе, чем ты занимался все время, пока мы не виделись.

— Я...

Дэвид откинулся на спинку стула, выжидая, чтобы в сознании всплыло хотя бы одно-два воспоминания. Он опустил глаза, подумывая взять записную книжку, но если она раздражает Розалинд... Он искал ответы, но, хотя мысли рождались и пытались превратиться в слова, они таяли, как снег на теплой земле, когда дело доходило до того, чтобы произнести их вслух.

— ... тогда ты можешь отказаться от него прямо сейчас, — донесся до него голос Розалинд.

— М-м-м? — промычал он, поднимая голову. Долго ли она уже говорит? — От чего отказаться? — спросил он.

Розалинд подозрительно на него посмотрела.

— Ты хоть когда-нибудь слушаешь, что я тебе говорю? — сердито спросила она. — По мне, так ты слышишь только то, что хочешь слышать, так что не знаю, зачем я сотрясаю воздух.

— От чего отказаться? — настойчиво повторил он.

— Ладно. Отказаться от депутатского мандата. Теперь, когда ты объявил всему свету, что у тебя слабоумие, тебе все равно никто не доверяет. Люди не приходят к тебе на прием, если только сами не страдают подобными болезнями или не переживают это с кем-нибудь из родственников. Так в чем смысл?

— Смысл в том, — осторожно начал Дэвид, — что эти люди тоже хотят быть услышанными, и им по вполне понятным причинам кажется, что я проявлю больше понимания к их проблемам, чем кто-то, кому повезло быть чужим в их мире.

— Ради бога, послушай, что ты говоришь! — воскликнула Розалинд. — Я же говорила, ты бы не смог так ясно выражать свои мысли, если бы страдал какой-то формой слабоумия.

— И ты знаешь это, потому что...

— Потому что знаю. Все знают.

— Розалинд, ты ничего не знаешь об этом. Только то, что слышала краем уха или видела по телевизору. Я не собираюсь тратить наше время на споры об этом, — решительно проговорил Дэвид, вынимая блокнот, чтобы еще разок в него заглянуть. — Я хочу кое-что обсудить с тобой... — Увидев, что именно, Дэвид заколебался. Розалинд тяжело это воспримет. Он не знал, с чего начать. Сможет ли он вообще дойти до конца? Он перевел взгляд на более раннюю запись, быстро прочел ее и сказал:

— Мы с Лизой ездили к юристу, главным образом для того, чтобы разобраться с моим завещанием и тем, кто...

— И ты подписал на нее генеральную доверенность, — нетерпеливо оборвала его Розалинд. — Да, ты говорил. Почему бы нет? Ей ведь только того и надо...

— Розалинд, прекрати, — раздраженно сказал Дэвид. — Я пытаюсь сказать тебе, что хочу воспользоваться правом выбирать, когда я предпочитаю умереть.

Когда с лица дочери сбежала краска, он понял, что слишком резко обрушил на нее эту новость, и попытался сжать ее ладонь, чтобы смягчить свои слова, но Розалинд выдернула руку.

— Я... я пытался обсуждать это с Лизой, — запинаясь, продолжал он, — но я... Пожалуйста, послушай, — сказал он, когда Розалинд шагнула к выходу из кухни. — Я много об этом читал, и я... — Он двигался вперед, но почва начинала исчезать под ногами. — Я не хочу, чтобы тебе или Лизе пришлось... Ваши жизни слишком драгоценны...

— Возможно, ее жизнь и драгоценна для тебя, — язвительно бросила Розалинд, — но как ты можешь говорить о моей, когда...

Дэвид вскинул руку.

— Лизе кажется... с моей точки зрения.

Какая у него точка зрения? О чем он говорит? Ветер дул, но ничто не шевелилось.

— ...я говорю это от всего сердца, папа. Я скорее наложу на себя руки, чем помогу ей убить тебя. И, пожалуйста, не забывай, что и то и другое — смертные грехи.