ЗАГОВОР ГОРБАЧЕВА И ЕЛЬЦИНА: КТО СТОЯЛ ЗА ХОЗЯЕВАМИ КРЕМЛЯ? - Александр Костин

Прежнего контроля и нужной помощи со стороны оргпартотдела ЦК — теперь не было. Он существенно «похудел» после сокращения, работники его боялись вмешиваться в дела партийных комитетов и организаций, и тем более в выборы делегатов. Это и физически стало невозможно. В некоторых секторах отдела осталось но 4 — 5 человек, хотя курировали они регионы от Курска до Закавказья. В результате секретари ЦК лишились большого объема информации, не знали, что происходит на местах. А в ЦК компартий республик, обкомах и крайкомах КПСС не ведали о делах центра. Количество поездок работников ЦК на места сократилось, средства на телефонные разговоры резко уменьшились. Происходила та самая потеря рычагов управления, о которой я уже говорил.

В нормальных условиях для партийной организации это вроде бы и не страшно, но в системе, сложившейся за многие годы, когда все исходило из одного центра, самостоятельно решать вопросы на местах не привыкли. В парткомах царила растерянность. К этому следует добавить, что генсек после избрания Председателем Верховного Совета, а затем Президентом СССР потерял интерес к рассмотрению вопросов партии на заседаниях Секретариата и Политбюро ЦК. Они, как говорилось, проводились от случая к случаю, документы ЦК на места поступали все реже и не давали достаточно полной информации о том, что происходит в стране и КПСС, какие стоят задачи перед партийными организациями. Кроме того, резко сокращались районные комитеты, которые быстро утратили возможность влиять на обстановку.

В большинстве регионов страны выборы делегатов велись в условиях конкуренции и, конечно, не могли не отражать случайности выбора. Использование демагогических и популистских лозунгов было неприемлемо для серьезных людей, что вело к поражению многих коммунистов. Впрочем, не только это определяло позицию делегатов на съездах. Будь обстановка в стране и партии стабильнее, уверенности в правильности избранного пути больше, люди вряд ли бы изменили свою позицию. Не выборы на альтернативной основе виноваты, а те, кто нес ответственность за страну и партию.

И все-таки партийная конференция, съезды народных депутатов кое-чему научили руководство, во всяком случае лично генсека. В те предсъездовские дни М. С. Горбачев серьезно задумывается о своем дальнейшем положении в партии. Роль руководителя Верховного Совета и тем более Президента СССР генсека, безусловно, устраивает. Но заниматься партийными делами ему уже скучно и обременительно. Казалось бы, надо оставить пост лидера партии и полностью сосредоточиться на государственной деятельности. Об этом не раз говорилось народными депутатами и многими коммунистами с мест, а в последнее время и членами ЦК. Но такому решению мешают, по крайней мере, две причины. Во-первых, уход с поста генерального секретаря сильно ослабит позиции Горбачева и он может стать объектом критики и слева и справа. Появление нового лидера в партии может привести к полному развенчанию главного архитектора перестройки. И во-вторых, М. С. Горбачев сам соблазнял всех секретарей обкомов и крайкомов занять ключевые посты в партийных комитетах и Советах. А теперь получается, что добившись государственного поста, он оставляет поле деятельности партийного лидера, что являлось бы дополнительным аргументом для критики слева»[312].

Далее В. И. Болдин вспоминает, что накануне съезда М. С. Горбачев буквально принуждает своих помощников искать выход из создавшегося положения, или, как он любил выражаться, уподобляясь Ю. В. Андропову «гонять мысли вокруг этого вопроса».

«— А почему нельзя, покинув пост генсека, остаться лидером партии, — спрашивает он, — ведь Ленин был лидером партии, хотя и возглавлял правительство?

Он смотрит на своих помощников, ожидая ответа. Одни рассуждают, почему это трудно осуществить, другие считают такое предложение блестящим выходом из положения. А меня так и подмывает сказать, что мысль-то действительно неплохая и так можно сделать, но для этого нужна самая малость — быть хоть в чем-то Лениным. Но я молчу, чтобы не огорчать Михаила Сергеевича.

— А если ввести пост председателя партии? — спрашивает он, выслушав разные соображения.

Идея конечно, смелая, и даже очень смелая. Будь это год-два назад, она могла бы пройти, но теперь и в партии и в обществе отношение к Горбачеву, мягко говоря, испортилось. Провалиться с идеей нельзя — это политическая смерть. Значит, надо искать что-то попроще.

Рассуждения ведутся все более нереальные, с историческими аналогиями. Но как-то получается, что все аналогии деятелей прошлого смахивают на диктаторов. А это в условиях демократизации не очень подходяще. Поэтому принимается довольно скромное предложение: генерального секретаря избирать всем съездом и всем съездом избрать его заместителя, сосредоточив внимание и силы последнего на работе с партией, ведении заседаний Секретариата ЦК»[313].

Готовился к партсъезду и Б. Ельцин. Его избрали делегатом съезда от Свердловской парторганизации. Если Горбачев перед съездом метался, судорожно искал пути и способы укрепления своей власти, то Ельцин шел на съезд с твердой целью — нанести смертельный удар по партии, а это значит по Горбачеву. Ослабить партию, а пуще того распустить ее — означало лишить президента СССР мощного рычага управления страной.

Бытует версия, что на съезде Горбачев рассчитывал задобрить в конец разбушевавшегося оппонента — найти консенсус, как любил он говаривать. Генсек намеревался даже ввести его в состав Политбюро, искренне полагая, что брошенная кость удовлетворит неуемные ельцинские амбиции.

Скорее всего это было не так, поскольку Горбачев понимал, что Ельцин уже далеко не тот кандидат в члены Политбюро, который спал и видел, как его переводят из кандидатов в члены Политбюро. Когда он всем жаловался, что вот Гришин, даром что бюрократ и ренегат, входил в Политбюро, а его, борца и трибуна, зажимают. Может, из-за этой обиды и пустился он во все тяжкие: начал скандалить, срываться, написал то злополучное письмо перед октябрьским пленумом. По крайней мере и Горбачев, и Лигачев по прошествии многих лет, уже в 90-е, сетовали, что недоглядели, недооценили. Кто знает: повысь они тогда уязвленного властолюбца, и Советский Союз, глядишь, не распался бы.

Но к лету 1990 года ситуация совсем уже иная, чем была 34 года тому назад. Ельцин движется к вершинам власти совсем иным путем, и связывать себя с компартией, катастрофически теряющей авторитет среди элиты общества — ему уже не с руки.

Если раньше, накануне каждого пленума, он страшно переживал, что вот сейчас его выведут, вышвырнут вон из ЦК («Почему вы не выходите из ЦК?» — спросили его на встрече в Зеленограде осенью 1989 года. А Ельцин в ответ: «Я думаю, они этого только и ждут»), то теперь от былых страданий не осталось и следа.

Но на съезд Ельцин отправляется все равно. Лев Суханов писал, что к съезду его патрон готовился очень эмоционально, переживал и даже не спал ночей. Якобы он давно уже размышлял о выходе из КПСС, но никак не мог определиться: устраивать демарш прямо на съезде или погодить.

«Трое суток, которые отделяли его от XXVIII съезда, — непрерывные терзания. И вдруг пришло решение. Он уселся за свой стол и написал заявление о выходе из КПСС».

По версии Суханова, это заявление Борис Николаевич публично и озвучил, чем спровоцировал новую бурю страстей.

Однако стенограмма съезда опровергает это утверждение Суханова, поскольку в большой и обстоятельной речи, с которой Ельцин выступил на съезде, о своем выходе из КПСС он не говорил ни слова. Однако вернемся к началу работы съезда, который открылся 2 июля 1990 года. В. И. Болдин вспоминает: «Выйдя к столу президиума, М. С. Горбачев сообщает, что на съезд избрано 4683 делегата, и, кроме 26 коммунистов, все они прибыли на съезд. Начинается избрание руководящих органов съезда. И сразу разворачивается дискуссия. Шахтер из Магадана предлагает всю полноту партийной власти передать съезду, объявив отставку ЦК КПСС и Политбюро, и не избирать их в члены руководящих органов за развал работы по выполнению решений XXVII съезда КПСС. Дать персональную оценку каждому секретарю и члену Политбюро ЦК.

М. С. Горбачев обещает к этому вопросу вернуться и маневрирует, снижает накал борьбы. Конечно же, он к этому вопросу никогда не возвращается, но пар спущен, накал эмоций приглушен. Президиум съезда избран сугубо рабочим, он на редкость малочислен. Утверждаются и другие руководящие органы съезда. Надо бы начинать работу, но выступающие от микрофонов постоянно подбрасывают «неуютные» вопросы, возбуждают аудиторию, раскаляют страсти. Лишь через два с половиной часа удается приблизиться к политическому отчету Центрального Комитета КПСС XXVIII съезду партии. Слово для доклада получает М. С. Горбачев. Доклад его еще дышал оптимизмом, обнадеживал, уверял в правильности избранного пути, невозможности действовать иначе. Но чем больше говорил об этом Горбачев тем сильнее росло напряжение в зале. Снова звучат слова о партии социалистического выбора и коммунистической перспективы, выражении интересов рабочего класса, крестьянства, интеллигенции. Перечисляется другие ценности, которые исповедует КПСС. Верил ли генсек сам в то, что говорил, или последующие практические действия, а скорее их отсутствие, были реакцией на изменение ситуации? Те, кто знал его близко, никогда не могли понять, где начиналась и кончалась его искренность.