Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе - Джеймс Купер

— Правда, Великий дух дал своим краснокожим детям разные языки,— продолжал Магуа тихим, ровным, печальным голосом,— но сделал так для того, чтобы понимать их могли все животные. Одних он поселил в снегах вместе с их двоюродным братом медведем. Других— в стране заходящего солнца на пути к угодьям счастливой охоты. Третьих — на землях у пресных вод, но самому великому, самому любимому своему народу отдал песчаные отмели соленого озера. Известно ли моим братьям имя этого избранного народа?

— Это были ленапе! — одновременно вскрикнуло голосов двадцать.

— Это были лениленапе,— подтвердил Магуа, притворно склоняя голову перед их былым величием.— Это были племена ленапе! Солнце вставало из соленой воды и закатывалось в пресную, никогда не скрываясь от их глаз. Но зачем мне, лесному гурону, пересказывать мудрому народу его предания? Зачем напоминать о нанесенных ему обидах, о былом величии, подвигах, славе, несчастьях, потерях, поражениях и беде? Разве нет среди них человека, который видел это сам и знает, что это правда? Я сказал. Язык мой умолк, но уши открыты.

Когда голос говорившего внезапно стих, все лица и глаза в едином порыве устремились к почтенному Таменунду. С той минуты, как он занял свое место, уста патриарха еще ни разу не дрогнули, и он не подавал никаких признаков жизни. Согнувшись от слабости и, по-видимому, не сознавая, где находится, он безмолвно сидел все время, пока проверялось удивительное искусство Соколиного Глаза. Однако при звуках хорошо поставленного размеренного голоса Магуа он проявил некоторые признаки внимания и даже раза два поднял голову, словно прислушиваясь. Когда же хитрый гурон назвал имя его племени, веки старца приподнялись, и он посмотрел на толпу пустым, ничего не выражающим взглядом призрака.

Затем он сделал попытку подняться и, поддержанный спутниками, встал на ноги, приняв исполненную достоинства повелительную позу, хотя его и шатало от слабости.

— Кто вспомнил здесь о детях ленапе? — спросил он низким, гортанным голосом, который благодаря царившей в толпе гробовой тишине казался поразительно громким.— Кто говорит о делах прошлого? Разве яйцо не становится личинкой, чтобы та стала мухой и погибла? Зачем напоминать делаварам о том хорошем, что позади? Не лучше ли возблагодарить Маниту за то, что у них осталось?

— Это был вейандот и друг Таменунда,— ответил Магуа, подходя ближе к возвышению, на котором стоял старик.

— Друг? — повторил мудрец, мрачно нахмурившись, что сразу придало его лицу суровость, делавшую его таким грозным в более молодые года.— Разве землей правят минги? Что привело сюда гурона?

— Жажда справедливости. Его пленники здесь, у его братьев, и он пришел за тем, что принадлежит ему.

Таменунд повернул голову к одному из своих спутников и выслушал его краткие объяснения. Затем взглянул на просителя, некоторое время с глубоким вниманием рассматривал его, а затем тихо и сдержанно ответил:

— Справедливость — закон великого Маниту. Накормите чужестранца, дети мои. А потом, гурон, бери то, что тебе принадлежит, и уходи.

Объявив это торжественное решение, патриарх снова сел и закрыл глаза, словно ему доставляло больше радости созерцать образы прошлого, воскресавшие в его неисчерпаемой памяти, чем видеть людей реального мира. Среди делаваров не нашлось ни одного человека, достаточно смелого, чтобы возроптать на приговор старца, а уж тем более открыто оспорить его. Едва он кончил говорить, как полдюжины молодых воинов, набросившись сзади на Хейуорда и разведчика, так быстро и ловко скрутили их ремнями, что белые не успели опомниться, как уже оказались крепко связаны. Дункан был слишком поглощен заботами о почти потерявшей сознание Алисе, чтобы заметить их намерения, прежде чем они были выполнены; разведчик же, считавший даже враждебную англичанам часть делаваров существами более высокого порядка, нежели остальные индейцы, подчинился без сопротивления. Возможно, однако, что Соколиный Глаз и не проявил бы такой покорности, если бы хорошо понимал язык, на котором шел разговор, предшествовавший этому событию.

Магуа окинул собрание торжествующим взглядом и лишь потом приступил к дальнейшему осуществлению своих замыслов. Убедившись, что пленники-мужчины не в силах оказать сопротивление, он посмотрел на ту, кого ценил больше всех. Кора встретила его взгляд так спокойно и твердо, что решимость дикаря поколебалась. Но тут, припомнив прежнюю свою удачную уловку, он принял Алису из рук воина-делавара, сделал Хейуорду знак следовать за ним и двинулся в расступившуюся толпу. Однако против его ожиданий Кора не подчинилась, а бросилась к ногам патриарха и громко воскликнула:

— Справедливый и почтенный делавар, мы просим защиты у твоей мудрости и могущества! Не верь речам этого коварного безжалостного чудовища! Он отравляет твой слух ложью, чтобы утолить жажду мести. Ты, проживший так долго и видавший, сколько зла творится на земле, не можешь не помочь несчастным.

Глаза старца медленно раскрылись, и он опять посмотрел на толпу. Когда звучный голос просительницы достиг его слуха, он медленно перевел глаза на девушку, и взор его остался прикованным к ней. Кора стояла перед ним на коленях, прижав руки к груди и напоминая собой прекрасную живую статую, олицетворяющую всю прелесть женственности; глаза ее с благоговением смотрели на увядшие, но величавые черты старца. Мало-помалу выражение лица Таменунда изменилось: в отсутствующем взгляде вспыхнуло восхищение, в глазах засверкал тот ум, который сто лет назад позволял вождю заражать своим юношеским пылом многочисленные отряды делаваров. Поднявшись без посторонней помощи и, видимо, без всякого усилия, он спросил голосом, чья твердость поразила слушателей:

— Кто ты?

— Женщина, принадлежащая к ненавистному тебе племени ингизов, но никогда не причинившая вреда ни тебе, ни твоему народу, которому не может повредить, если бы даже хотела. Она просит твоего заступничества.

— Скажите, дети мои,— хрипло продолжал патриарх, обращаясь к окружающим, но по-прежнему не отрывая взгляд от коленопреклоненной Коры,— где разбили сейчас свой лагерь делавары?

— В ирокезских горах, вблизи прозрачных вод Хорикэна.

— Много раз приходило и уходило знойное лето с тех пор, как я в последний раз пил воду из своей реки,— продолжал мудрец.— Дети Микуона —самые справедливые люди среди белых, но жажда одолела их, и они забрали эту реку себе. Неужели они и здесь преследуют нас?

— Мы никого не преследуем и ничего не домогаемся,— пылко возразила Кора.— Нас силой взяли в плен, привели к вам, и мы просим лишь отпустить нас с миром к нашим родным. Разве ты не Таменунд, отец, судья, я чуть не сказала — пророк своего народа?