Петр II - А. Сахаров (редактор)

И, сказав это, она уселась на ближайшую скамью, пригласив жестом сесть рядом с собою и Бибикова.

Девки стали в кружок. Аграфена затянула какую-то весёлую песню, но не успел хор подхватить её, как по аллейке, ведущей от дома, показался управляющий имением цесаревны сержант Семёновского полка Алексей Никифорович Шубин. Он махал руками, что-то такое кричал, но за дальностью расстояния ничего нельзя было расслышать.

Елизавета торопливо поднялась с места, махнула рукой девушкам, которые тотчас же оборвали песню, и крикнула:

– Что такое, Алехан, случилось? Чего ты так взгомонился?

Шубин подбежал к цесаревне и, едва переводя дух, сообщил:

– Гости, ваше высочество, гости приехали!

– Какие ещё гости? – недовольно спросила Елизавета.

– Важные гости, ваше высочество! Сам государь император!

Цесаревна радостно вспыхнула.

– Петруша? – воскликнула она. – Вот так сюрприз!

И она бросилась бежать по направлению к дому.

Молодой царь приехал не один. С ним был и Алексей Григорьевич, и Иван, и фельдмаршал Василий Владимирович Долгорукий.

Государь был очень весел и оживлён, хотя, как показалось Елизавете, давно уже не видавшей племянника, он был точно бледнее обыкновенного, а на его миловидном детском лице, несмотря на улыбку, скользила какая-то туманная тень.

– Здравствуй, тётушка! – радостно приветствовал юный император цесаревну.

– Здравствуй, Петруша! Да как ты вырос, да возмужал как, просто и не узнать!..

Пётр самодовольно улыбнулся и сказал:

– А мы к тебе, тётушка, в гости на целый день! Рада не рада, а принимай гостей.

– Да конечно, рада! – отозвалась Елизавета. – Уж и благодарить-то как тебя, Петруша, не знаю, что ты обо мне наконец вспомнил!

– Да вот, вспомнил-таки. Дай, думаю, к тётушке прокачусь, давненько мы с ней не видались. Вот и приехал.

Но не одно желание повидаться с любимой тёткой привело Петра к ней. У него была совсем другая цель. Дня два тому назад Иван Долгорукий признался царю в любви к его тётке, и тот вызвался быть его сватом.

Иван Алексеевич проговорился совершенно случайно.

– Признайся-ка мне, Ваня, – спросил между прочим царь, – с чего ты в последнее время такой грустный и неразговорчивый стал? Сказывал мне твой отец, что ты, вишь, влюбился, так поведай мне, кто это твоё сердце полонил. Уж не Шереметева ли ненароком? Сказывают, что она к тебе большое пристрастие питает. Она ведь красавица. Хочешь, посватаю?

– Нет, ваше величество, – отозвался Иван, – ту, в кого я влюблён, вы мне не посватаете.

– А почему бы это так? – полюбопытствовал царь, задетый за живое.

– А потому, что это такая невеста, о которой мне и мыслить не след.

– Да кто ж она такая? Сказывай.

– И сказать боюсь.

Пётр пристально посмотрел на своего любимца и потом воскликнул:

– Тётушка?

Долгорукий смущённо опустил голову и едва слышно прошептал:

– Она самая.

Несколько минут царило томительное молчание. Особенно томительно оно было для Ивана Алексеевича, опасавшегося весьма возможного гнева царя.

Но царь не рассердился. Он точно опечалился чем-то, и голос его, когда он заговорил, вздрагивал и звучал какой-то подавленной скорбью.

– Так что же, Ваня, присватывайся.

– Не пойдёт она за меня, государь.

– Пойдёт! – возразил Пётр. – Коли хочешь, я сам в сваты пойду.

Иван Алексеевич недоверчиво взглянул на царя, но, видя, что он говорит совершенно серьёзно, порывисто упал к его ногам и, покрывая поцелуями его руку, проговорил:

– Ваше величество! Да ведь вы жизнь мою спасёте! И так я ваш раб душою и телом, а если осчастливите этим, так я не знаю, на какую казнь пойду за вас!

– Ладно, Ваня. Коли в том твоё счастье, – буду за тебя…

И с такими-то намерениями он и приехал теперь в Перово. Собрался юный император совершенно внезапно. Приехали к нему на завтрак Алексей Григорьевич да Василий Владимирович Долгорукие. Царь сказал с ними несколько слов, а потом вдруг и говорит:

– А что, Григорьич, куда ты меня ныне повезёшь?

– Да куда прикажете, ваше величество! – ответил Алексей Долгорукий. – Вот в Коломенском давно не были; коли угодно, поедем в Коломенское.

– Нет. Коли ехать, так мы лучше к тётушке поедем, – решил царь.

Алексей Григорьевич изменился в лице. Не по нраву ему была эта поездка к цесаревне. Но спорить было нельзя; а когда ему Иван шепнул о цели поездки, так он и совершенно успокоился.

Но принцесса Елизавета, понятно, и не подозревала, какая тайная причина руководила государем. Она рада была его приезду и суетливо распоряжалась, чтобы как можно лучше угостить государя, чтоб он остался всем доволен и чтобы наконец кончилась размолвка, так долго тяготившая их обоих.

Царь оставался до позднего вечера. Он был так же весел, как и в минуту своего приезда, всё время шутил и от души смеялся болтовне Ивана Долгорукого, бывшего сегодня особенно в ударе.

Вечером уселись играть в ломберт, но царь не принял участия в игре. Он отозвал тётку в сторону и сказал ей:

– Пусть, тётушка, старички поиграют, а мы с тобой потолкуем. У меня до тебя дело есть. Только, чур, уговор лучше денег: напредки мне обещай, что всякую мою просьбу исполнишь.

– Ну это наперёд сказать невозможно. Может, ты о том попросишь, что и исполнить нельзя.

– Не беспокойся, тётушка, – сухо сказал государь. – Ничего невозможного я у тебя просить не буду.

– Ну а всё-таки? Говори напрямки. Коли можно, не откажу.

Пётр улыбнулся и пристально взглянул на царевну.

– Ты не должна отказать, – сказал он, – ни в каком случае.

Елизавета Петровна покраснела и нервно повела плечами.

– Вот как! – промолвила она.

Император точно смутился, потом взглянул в ту сторону, где сидел Иван Долгорукий, и, встретившись взглядом с его глазами, быстро, точно стыдясь своей нерешительности, произнёс:

– Я тебя, тётушка, сватать приехал.

Царевна поймала его взгляд, обращённый на Ивана Алексеевича, и сразу вспомнила о ходивших толках… У неё захолонуло сердце, и она тихо, почти шёпотом, спросила:

– За кого, ваше величество?

– За Ваню, – так же тихо ответил император.

Елизавета быстро поднялась с дивана, на котором сидела рядом с царём, выпрямилась во весь свой высокий рост и громким, сразу окрепшим голосом произнесла только одно слово:

– Никогда!

Государь резким движением схватил цесаревну за руку и шёпотом заговорил:

– Я не досказал, тётушка, самого главного. Мне очень желательно, чтобы ты стала женой Ивана Долгорукого, и ты выйдешь за него замуж!

– Никогда! – опять повторила Елизавета Петровна, почти вырвав свою руку из рук отрока-императора.

Глава III

ВОСКРЕСШИЙ ПОКОЙНИК

Княжна Анна хирела с каждым днём всё сильнее и сильнее. У стариков Рудницких слёзы накипали при взгляде на дочь, худую, бледную, точно ставшую какой-то прозрачной восковой статуей…

Пробовали они её лечить, призывали даже знаменитого в то время Блументроста, но и тот ничего поделать не мог. Он только развёл руками и, с присвистом понюхав табаку из золотой табакерки, никогда не выходившей из его рук, сказал своим гортанным говорком:

– Ничефо нельзя сделать… Ничефо… Такой глюпий болезнь…

– Но всё же долго она проживёт? – с замиранием сердца задал этот вопрос Василий Семёнович.

– Как Бог. Alles ist Gott… Фи ничефо не можно…

И с этим уехал.

И ещё печальнее стали старики, и всё чаще и чаще плакали втихомолку, таясь и от дочери, и друг от друга.

Но сама княжна Анна совсем не печалилась этим тайным недугом, уносившим её молодую жизнь. Она, казалось, даже радовалась внезапной слабости, охватившей её. Радовалась, когда, просыпаясь, замечала, что она чувствует себя гораздо хуже, чем она чувствовала вчера. Она точно радовалась медленному приближению смерти, словно эта смерть несла с собой полнейшее исцеление всех её горестей и мучений, словно там, в загробной жизни, её ждало то счастье, которое она утратила здесь на земле.

Она и раньше не надеялась на возвращение исчезнувшего жениха, а теперь, когда прошло почти три месяца с того рокового дня, она не могла иначе думать о нём, как о человеке, которого уже нет на земле, который уже не может вернуться.

Иногда, когда отец или мать высказывали робкую надежду, что, может быть, Василий Матвеевич ещё жив, она даже не пробовала оспаривать их, а только молча осеняла свою грудь крестом и шептала:

– Господи, упокой душу убиенного боярина Василия.

И старики не старались уже больше разуверять её, потому что прекрасно видели, что их слова и их утешения не имеют для неё ни малейшего значения. Да теперь они и сами уже не верили своим прежним надеждам. Слишком много прошло времени со дня исчезновения Барятинского, и волей-неволей и им пришлось убедиться, что Барятинского уже нет в живых.

Если кто и сомневался в его смерти, если кто и боялся, что он ещё жив, так это Алексей Михайлович Долгорукий. В первую минуту, когда старый князь Барятинский ошеломил его подозрением в убийстве Василия Матвеевича, он вполне был уверен, что Антропыч сдержал своё слово и избавил от его врага. Но с течением времени эта уверенность мало-помалу исчезла, и главным образом потому, что сам Антропыч, который должен был тотчас же явиться с известием о смерти Барятинского и за получением заслуженной награды, не появился ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц и тоже, в свою очередь, исчез без вести, как исчезла его жертва. Это странное совпадение внушало Долгорукому мысль, что Антропыч обманул его, что он предупредил Барятинского о мести с его стороны и что Барятинский просто скрылся до поры до времени, а совсем не убит.