Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парфен Иваныч налил в стакан водки, выпил и, нюхая огурец, бойко сказал:
– Приезжаю я в Катеренбург. Ныне Свердловск. Есть такой знаменитый город.
– Тыр, тыр языком. Словошлеп! – крикнули на него бабы. – Твое знаем. Дай Анфима послушать.
Лицо у Парфена Иваныча стало кислым, он отложил огурец и обиженно отодвинулся от стола. Дыша Лиде в лицо водкой и табаком, пожаловался:
– У бабы ум, что выстрел. Известно дело. Слова наперед смысла. Зачем только газеты выписывают. Какое ваше мнение?
Лида промолчала.
Вошел старик Елохов, поцеловал Анфима.
– Немчя хоть единого убил? – спросил он строго.
– Не знаю, дед, не считал, – рассмеялся Анфим. – Стрелять приходилось.
– Ну а Гитлера, как его звать, самого-то не видел?
– Не видел.
– Не подходит, значит, близко, боится осколка.
– То-оч-но, дед, – кивнул Анфим головой.
– Ну а правда это, что он под землей себя спрятал, а сверху подушек накидал, чтобы бомбе падать было мягче. У всех германок собрал по подушке. Правда это или так?
И старик, не ожидая ответа, рассмеялся, помолодев, и сел к столу.
– И это тоже возможно, дед, – сказал Анфим.
– Ну а на чем же германки спят? Под голову-то что себе стелют?
– А пусть их! – сказал Анфим. – Нам-то что за них беспокоиться.
– А жену-то он тоже с собой спрятал? А? Детей-то?
– Он, говорят, неженатый.
– Вот как, – сказал дед. – Что же он, из скопцов, что ли? Или горбатый? Форму-то он какую носит?
Пили чай с шаньгами. Бабы спрашивали Анфима про войну. Девки хохотали смущенно и шептались. Старик Елохов глядел в окно. Анфим что-то рассказывал интересное, это было видно по оживленным лицам. Но тетя Дуня не слушала и счастливо плакала.
– Приезжаю я в Катеренбург. Ноне Свердловск, – подсел к Лиде Парфен Иваныч и дышал водкой и табаком прямо ей в лицо. – Сажусь, конечно, в трамвай.
Лида слушала пьяного Парфена Иваныча с трудом, только чтоб его не обидеть, а самой хотелось подойти ближе к Анфиму, послушать, что он рассказывает. Но подошла не к нему, а к тете Дуне и обняла ее.
Глава восемнадцатая
Посмотрела Лида в тети-Дунино окно: стоят девять девок, ждут, когда проснется Анфим.
А за девками гора большая, летняя, светло-зеленая от полей. Над девками высоко летят птицы.
Прибежали дети, Ваня с Галей, звали в лес.
– Мама, помнишь, ты же обещала?
– А вы сходитя, – взяла сторону детей тетя Дуня. – Ягод сегодня много.
Взяли берестяной туяс, пахнувший брагой. Вышли. А девки, все девять, уже сидели на скамейке и пели, как ночью. Над зеленой горой висело синее облако, словно вымазанное в голубице. Лес чернел.
Свернули влево, к Кузьминке.
Неслась речка. Над водой висели две жерди, заменявшие мост. Вода клокотала. Лида перенесла Ваню. А Галя заплакала, дурочка, подумала, что ее забудут на том берегу.
Дети бежали по траве. Вдруг сразу лес со всех сторон. То круглые черные пихты, то острые ели. Повеяло холодом. Что-то белело. Лида подумала: снег. Подымалась круто гора, карабкались обгорелые деревья.
– Мама, а мы не заблудимся? – спросил Ваня.
– Нет, а ты, оказывается, трус.
Пахло мхом. Лида наклонилась. Висели отпотевшие, синие, как иней, еще твердые ягоды голубицы.
Вытащили тугую крышку туяса. Бросили на дно первые ягоды. Из туяса повеяло, как из колодца, сыростью и глубиной.
Из-за горы вышли школьники с корзинками и поздоровались хором:
– Здорово-те, Лидия Николаевна.
– Не здорово-те, а здравствуйте, – поправила их Лида. И подумала привычно, как в школе: «Учатся хорошо, читают правильно, а говорят как старухи. Это потому, что педагоги не обращают внимания на разговорный язык».
Возвращались. Все стало далеким: красный закат, и деревья, и особенно кирпичная труба ЗакамТЭЦ.
Речка неслась под жердями. Из воды выступали белые камни. Лида крепче прижала Галю и подумала: «Если закружится голова, надо прыгать, лучше прыгнуть с ребенком, чем упасть».
Ваня ждал на том берегу. Ему показалось, что за кустом стоит волк.
– Волки бегают только зимой.
– А летом они где?
Лида промолчала. Она и сама не знала, где летом волки. Наверно, убегают дальше в лес.
Легкий, как кузнечик, стук прыгал в кустах и отдавался в сердце. На траве, подложив под себя ноги, сидел Парфен Иваныч и, поплевывая на молоток, отбивал косу.
– Здравствуйтя, – сказал он.
– Не здравствуйтя, а здравствуйте, – чуть по привычке не поправила его Лида. И рассмеялась от стыда.
Парфен Иваныч поглядел на нее своими увядшими, как смородина на рынке, глазами.
– Много? – Подошла, вихляя туловищем, тетя Дуня и заглянула в туяс. – Мало-то как. И пирога испекчи не с чего будет.
Было еще не темно. Но Лида уже зажгла лампу. Уложила детей спать, а сама хотела почитать. На столе лежал толстый том Харди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», привезенный Елоховым из краснокамской библиотеки по записке Лиды. Свет лампы упал на стену. Осветился этюд. Гаврилкинский сруб и сам Гаврилкин, уже поднявший бревно, чтоб его положить на другое. И словно в первый раз за все эти два года Лида увидела этюд. Все сразу было тут: и день, когда они шли вместе, последний день, и плач ночной птицы, и как он, вихрастый, ушел, исчез – неужели же навсегда. Только этот день, как будто не было у нее с ним тысячи других совместно пережитых дней.
Лида дунула в стекло, лампа потухла. Но даже в темноте, неплотной по-летнему, был виден, правда смутно, этюд. Лида вышла на улицу, села на скамейку. Земля остыла и слегка холодила пальцы голых Лидиных ног.
Где-то близко уже стучал поезд и, пыхтя, тяжело пробежал. Окна в вагонах были открыты и ярко, по-летнему, освещены. Поезд пробежал на запад, скорее всего, в Москву. И Лида подумала: он так и пойдет почти до самой Москвы с освещенными окнами. Фронт уже от Москвы далеко.
У Парфена Иваныча в избе напевал патефон. Голос был мужской, но мягкий, и оттого, что слова были на другом, незнакомом языке, они казались лиричней, чем были на самом деле.
Неслышно подошел председатель колхоза Елохов, тихо поздоровался и попросил разрешения сесть рядом.
Долго сидели молча. Потом Елохов кашлянул и спросил:
– А книжка интересная, Лидия Николаевна, которую я привез вам из Краснокамска?
– Еще не читала.
– Про что в ней написано? Мне ее сначала не хотели выдавать на том основании, что далеко и задержите. Да я их убедил, что вы прочтете за пять дней.
– Не знаю, прочту ли. Постараюсь прочесть.
Лида замолчала. Она невнимательно слушала,
