Заговор против маршалов - Еремей Парнов

—      Идея недурна,— поразмыслив, согласился Беренс.— Но, с твоего позволения, я еще немного по­думаю.

—      Подумай. Ты отвечаешь, тебе и решать.

—       Ощущается нечто шиллеровское: черная небла­годарность, коварство... Определенно тут что-то есть... Значит, содержание письма тебя устраивает?

—      Вполне. Сделано достаточно тонко. Стиль Туха­чевского, по-моему, соблюден. Вышло даже лучше, чем я ожидал. Тебе удалось создать впечатление, что поли­тическое брожение в верхах РККА вот-вот готово вы­литься в заговор. То обстоятельство, что именно герман­ская сторона предлагает помощь и в свою очередь наде­ется на ответную реакцию, я расцениваю как наиболее удачную находку. Пусть в глазах Сталина наши выгля­дят более решительными.

—      Я тоже так рассуждал. Потомственные военные- аристократы, они, в сущности, ничем не обязаны фюре­ру, тогда как Тухачевский, Якир, Уборевич сделали карьеру исключительно благодаря большевистской ре­волюции.

—      Особенно Якир — сын еврейского аптекаря... С Тухачевским сложнее. Такой сумел бы выдвинуться и при императоре Николае — вся грудь в орденах. При усмирении крестьянских бунтов действовал в лучших традициях: захват заложников, расстрел мужского на­селения и так далее. И в семье у него было несколько генералов. Но суть от этого не меняется. Различие улав­ливается достаточно четко: в вермахте заговор органи­зационно оформился, в Красной Армии — оппозиционе­ры еще нащупывают друг к другу подходы. Однако обе стороны сходятся в одном: необходимо сбросить цепи партийной бюрократии. Присущая военной касте амби­циозность тоже ощущается в должной мере... В общем, я тебя поздравляю.

—      Тогда последний вопрос: на каком языке ведется переписка? Давай все же уточним. Дело в том, что рус­ские генералы превосходно владеют немецким, но как всякие инородцы допускают естественные погрешности, причем сугубо индивидуальные. Тут могут встретиться трудности.

—      Разве мы не договорились, что каждая сторона использует свой язык?

—      Конечно. Тем более что это соответствует при­нятой процедуре. И все же меня одолевают сомнения. Все размышляю о том, как бы повел себя в подобной ситуации сам Тухачевский. Психологически тут воз­можны оба варианта.

—      Мне нужен только один. Наиболее простой и, главное, абсолютно надежный.

С машинками, которыми пользовался рейхсвер, а по­том и вермахт, у Науйокса затруднений не возникло — в подвалах на Принц Альбрехтштрассе он собрал чуть ли не целый музей. Русский шрифт тоже не составлял проблем. Этого добра в Берлине хватало с избытком. Три дня эксперты из крипо, склонясь над микроско­пом, изучали образцы советской машинописи, включая военную и правительственную, но так и не пришли к оп­ределенным выводам. Князь Авалов, презентовавший увесистый «Ундервуд» с золоченой фирменной маркой и новенькую, еще неопробованную модель Ремингтона, божился, что именно на таких печатаются документы Кремля.

В конце концов Науйокс махнул рукой и отвез оба аппарата в мастерскую Путцига.

—       Здесь личные автографы и список офицеров, кото­рых нужно упомянуть в переписке,— он передал полу­ченный от Беренса конверт.— Все должно быть возвра­щено в полной сохранности. Мы на вас полагаемся, гос­подин Путциг... Сколько вам понадобится времени, что­бы изготовить пробный экземпляр такого письма?

Гравер пробежал глазами текст, затем вставил в глаз­ницу медный монокль часовщика и скрупулезно иссле­довал каждый штрих факсимиле.

—      Часа четыре, не более.

—      Что? — приятно удивился Науйокс.— Тогда я заеду утром.

—       Но мне понадобится русская машинистка, гос­подин Мюллер.

—      Понимаю. Русскую обещать не могу. Но хорошую немецкую женщину, которая долго жила в России и за­рабатывала себе на хлеб перепиской на машинке, вы, безусловно, получите. Ее доставят к вам уже через час.

—      Но ведь ночь, господин Мюллер!

—      Не имеет значения. Ей за это платят. Впрочем, вы, безусловно, правы. Я не хочу лишать вас заслужен­ного отдыха. Отложим на завтра.

На другой вечер Науйокс представил Беренсу «пробу пера». Не говоря ни слова, штандартенфюрер отвел его в кабинет Гейдриха.

—      Так быстро, Науйокс? Ну-ка дайте взглянуть! — начальник полиции и службы безопасности включил лампу, которую обычно использовал на допросах, на­правил сноп света к себе на стол.— Феноменально,— одобрил он, сличив работу Путцига с подлинными письмами маршала.— Если и остальное окажется в том же духе, можете рассчитывать на мою благодарность... Надеюсь, вы позаботились о штампах абвера, штандар­тенфюрер?— спросил он, не поднимая глаз.

—      Все готово, группенфюрер,— подобравшись, отве­тил Беренс. На людях они строго придерживались уставных отношений.

—      Тогда готовьте досье со всеми необходимыми грифами, подписями и пометками. Не забудьте только состарить бумагу. Я не стану бранить, если где-нибудь обнаружится отпечаток сального пальца. Сгибы, помя­тости, даже протертость на сгибах — все, как полагает­ся, но в меру.

—      Так точно, группенфюрер. Чернила просушива­лись под инфракрасным светом.

—      Значит, все идет замечательно. Если возникнут какие-либо трудности, смело обращайтесь прямо ко мне,— Гейдрих дружески кивнул Науйоксу.— О том, в каких условиях должна производиться фотосъемка, вы осведомлены?.. Тогда я вас более не задерживаю.

—      Науйокс носится с мыслью изготовить групповой снимок с Троцким, но это будет форменный перебор,— сказал Беренс.

—      Как знать. Судя по августовскому процессу, одно его имя действует, как плащ матадора на разъяренного быка... Спешить, конечно, не будем, но как знать... Когда будет готова копия, позаботься отснять фальши­вую стенограмму рядом с подлинной. Ты понимаешь меня?

—       Гениальный ход, Рейнгард! — искренне восхи­тился Беренс.— Вот это будет сюрприз! Из одной ловчей ямы мы загоним дядюшку в следующую. Уж тут-то ему придется плясать под нашу музыку. Как только у них в печати появятся наши материалы, мы тут же схватим его за руку на потеху всему миру. Пусть по­любуются. Представляю, какой это вызовет пере­полох.

—      Я не знаю, когда мы это сделаем — политическое решение остается за фюрером, но сделаем непременно. Наша задача: ждать своего часа и быть во всеоружии. Учти: об этом знаем только мы двое. У Науйокса и прочих достаточно своих забот.

—      Стоит изготовить даже две параллельные копии: одну в намеченных условиях, другую — по всем пра­вилам искусства.

—       Согласен... Ты всегда понимаешь меня с полусло­ва, малыш! Россия — наш заклятый враг, но, прежде чем нам удастся выйти на боевые позиции, возможны любые зигзаги.

—       Последнее время я только об этом и думаю. Воля рока постоянно вынуждала нас кидаться в объятия друг другу. Позволив Ленину и его штабу проследовать через нашу территорию, мы очень оперативно вывели Россию из войны. Больше того, подписали с большевика­ми мир, хотя могли разнести их в щепки. В тот момент цель, безусловно, оправдывала средства. Но в долгосроч­ной перспективе... Не знаю, не решаюсь судить... Любое другое правительство, кроме большевистского, неизбеж­но возобновило бы военные действия на стороне Антан­ты. Именно по этой причине мы не оказали помощи бе­лому движению. Пожалуй, мы все-таки сделали верную ставку. Рапалльский договор это лишний раз подтвер­дил. Поруганная Германия и разоренная Россия заклю­чили брак по расчету. Иной возможности ни у них, ни у нас не было. Униженные, ограбленные, изгнанные из приличного общества пауков-плутократов, мы скрепя сердце дали священные обеты супружества. Надо ска­зать, союз был удачен, хоть мы и вырастили из их партизанских вожаков стратегов прусской военной школы.

—      Я как-то не задумывался над предысторией вей­марского флирта,— признался Гейдрих. Слушать Беренса было интересно. — Знаю только, что русская не­веста принесла нам недурное приданое. Вдали от нед­реманного ока версальских процентщиков мы сумели построить первоклассные оружейные заводы. Даже от­равляющие вещества производили на бескрайних про­сторах Московии. Думаю, что мы не просчитались, хотя все решит последняя схватка. Других земель для колонизации в Европе нет.

—      Поляки жестоко просчитались, не дав нам выхода к русской границе. Мы будем вынуждены шагать по их трупам.