Но кому уподоблю род сей? - Евгений Поляков

До сих пор мы практически только напоминали сказанное ранее, но теперь скажем нечто новое, обратив внимание, что, как может показаться, последний из рабов в итоге становится обладателем одиннадцати динариев, а сие вряд ли вызовет зависть с арифмологической точки зрения. Обладание одиннадцатью динариями есть повод для большого соблазна. Но мы избавлены от него, ибо, хотя последний и назван имеющим десять динариев, на самом-то деле он в итоге единственным из всех рабов становится обладателем именно одного динария, потому что те десять динариев, что были у него, и тайна коих не вызывает затруднений, он отдает хозяину, дабы тот получил свое с прибылью. Так что в итоге он становится обладателем именно одного заветного динария.

В одной из первых глав мы приводили притчу о смоковнице. Ныне пришла пора взглянуть на нее с новой точки зрения, обращая внимание на числа: «Некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плода на ней и не нашел; и сказал виноградарю: вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и место занимает? Но он сказал ему в ответ: господин! оставь ее и на [один] этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, - не принесет ли плода, если же нет, то в следующий год срубишь ее.» (Лк 13:6-9).

Изложенная арифмология не должна оставлять сомнений в символе ожидания Господом плода веры, надежды, любви в третий год. Нас тут должен заботить другой вопрос: каков будет диалог между господином и виноградарем по прошествии еще одного года, то есть на четвертый год? Будет ли необходима новая отсрочка?

Ответ на сей вопрос заключается в преодолении ограничений мира (космоса), что наступает по прошествии четырех - месяцев ли, лет ли - сие в арифмологии не очень важно: «Не говорите ли вы, что еще четыре месяца, и настанет жатва?» (Ин 4:35). Иначе говоря, если мы представим себе этот диалог спустя буквально понимаемый год, то содержание его ничуть не изменится. По прошествии же четырех символических лет не нужно уже будет просить отсрочки.

Вернемся теперь к одной недоговоренности, оставшейся нам от притчи о неверном управителе. Итогом его догадливости, как помнит читатель, остались долги «сынов света», составившие восемьдесят мер масла и пятьдесят мер пшеницы. О символах масла и пшеницы мы уже не находим нужным говорить в связи с арифмологией, а числа восемьдесят и пятьдесят заслуживаю именно ныне пристального внимания. Прежде всего представим восемьдесят как 80 = 8 Х 10, а пятьдесят как 50 = 5 Х 10. И тут нам становится ясно, что невозможно требовать от всех сынов света, должников, преображения (12) - им не остается иного, нежели погашать оставшийся долг, отрабатывая в круге палингенезии (10), отрабатывать копая, познавая тайны Царствия Божия (5), в чем им незаменимую услугу окажет откровение (8). Все просто, как видит читатель. По сути же здесь вновь, только в иной формулировке видима тайна евхаристии: хлеб (учение о тайнах Царствия Божия - 5) и вино (откровение - 8).

Взглянем еще на один эпизод, на сей раз Ветхого Завета, описывающий деяния пророка Елисея сразу после сотворения им уже истолкованного чуда об оздоровлении вод (4 Цар 2:19-22): «И пошел он оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господним: И вышли две медведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка.» (4 Цар 2:23,24).

Чудовищное несоответствие мелкого проступка малых неразумных детей наказанию их, перед жестокостью коего бледнеют даже зверства фашизма и мучения ранних христиан, поражает воображение читателя, не правда ли? Но не будем торопиться проливать слезы по поводу невинно убиенных по слову пророка Елисея младенцев, ибо мы всецело стремились убедить читателя в необходимости образного понимания Священного Писания. Мы говорим сейчас о Ветхом Завете, а значит имеем более чем обоснованное право воспользоваться мудростью Моисея Маймонида. Напомним ее: «Всякий раз, как в наших книгах встречается история, реальность которой кажется невозможной, повествование, которое противоречит и рассудку, и здравому смыслу, можно быть уверенным, что сия история содержит иносказание, скрывающее глубоко потаенную истину; и чем более нелепость буквы, тем глубже мудрость духа.» Здесь именно такой случай.

Что же мы имеем в этом символе с арифмологической точки зрения и в других аспектах? Сразу скажем, хотя нам и следовало отметить сие раньше, что детей надо воспринимать как плод, рожденный женами. Каков же этот плод, из которого двумя медведицами было уничтожено сорок два? Число это весьма трудно разложить на другие сомножители, нежели шесть и семь: 42 = 6 Х 7. Иными словами, произведение шести и семи означает закон заповедей человеческих помноженный на несовершенство разделенности человека, или, если хотите, наоборот - ведь от перемены мест сомножителей произведение не меняется - разделенность человека, помноженную на невозможность преодолеть ее, применяя человекотворные законы.

Попутно заметим, что число сорок два встречается именно с таким негативным смыслом и в Новом Завете: «Они [язычники т.е. многобожники] будут попирать святый город сорок два месяца.» (Отк 11:2),' «и даны были ему [зверю] уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца.» (Отк 13:5). Так что в меру нашего истолкования не приходится ожидать окончания бедствий в три с половиной года, что составляет сорок два обычных месяца, и, как и во многих других случаях, буквалистам придется долго ждать.

Но разве уничтожение такого произведения (в буквальном и переносном смысле этого слова), как шесть на семь, посредством данной Господом могучей мудрости (две медведицы), не является достойным всяческого прославления и возвеличивания делом - делом, достойным пророка?!

Обратимся еще к одной тайне, которую нельзя рассматривать иначе, как арифмологически: «Пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух и двое против трех.» (Лк 12:52). Однако, дабы наиболее полно понять смысл сего, лучше начать издалека.

Взглянем на цепь рассуждений Иринея, касающихся сотерологии - учения о спасении. В качестве базовых положений своей «логики» Ириней берет несколько фрагментов из Деяний: «С великою же силою Апостолы воздавали свидетельство воскресению Господа Иисуса (ср. Деян 4:33), говоря к ним: «Бог отцов наших воскресил Иисуса, Которого вы взяли и умертвили, повесив на дереве. Его Бог возвысил в Начальника и Спасителя славою Своею, дабы дать Израилю покаяние и прощение грехов; и мы в том свидетели словам сим, и также Дух Святый, Которого Бог дал верующим в Него (ср. Деян 5:30-32). И всякий день - говорится - в храме и по домам они не переставали учить и благовествовать об Иисусе Христе (ср. Деян 5:42), Сыне Божием. Ибо таково было познание спасения, которое делает совершенным пред Богом тех, которые признают пришествие Сына Его.» (Ириней «Против ересей» III.12:5).

Вот так просто, чтобы не сказать примитивно, представляется совершенство Иринею, что же касается делающего человека свободным познания истины (ср. Ин 8:32), то в представлении Иринея оно сводится к признанию пришествия Сына Его. Вот и все! У Иринея все предельно просто, и не требуется знать никаких тайн Царствия Божия. В последующие века развития этого положения оно было сформулировано так: «Знаю Христа, бедняка распятого. С меня хватит, сын мой!» Такова простота веры во Христе, где не требуется познавать ничего другого, где не остается места мудрости, не остается места знанию. Но не та ли это простота, которая по русской народной пословице «хуже воровства»?

Итак, «Пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух и двое против трех.» (Лк 12:52). В самом деле, разве возможность познания тайн Царствия Божия не устранена противопоставлением веры и надежды с любовью (трех) - как главных ценностей традиционного христианства - мудрости (двум), вместо которой мы имеем простоту? И разве для иных, стремящихся познать конец, не познав начала, мудрость и знание не стали той целью, что заслонила от них любовь с верой и надеждой? И вместо того, чтобы двум и трем быть собранными вместе, они восстают друг на друга. И нет уже пяти - познания тайн Царства Небесного - ибо пять разделены.

А теперь не пора ли нам заглянуть за завесу тайны Иудиных тридцати сребреников? Следует признать, что сия тема могла быть рассмотрена в основных чертах и без привлечения арифмологии, и мы слегка затрагивали ее, но уж коль скоро мы не смогли найти для нее лучшего места, изложим в главе, посвященной арифмологии, и другие аспекты тридцати сребреников, с чего мы и начнем, арифмологией лишь подведя итог.