Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я - Павел Фокин

Евгений Чириков

«В этом на первый взгляд нарочито простоватом человеке, немного лукавом, всегда остроумном и живом, была удивительная, чисто русская уютность.

Он был очень любим окружающими прежде всего за эти его качества, за его простоту и какую-то особенную „народность“. Обрел он ее не в старом Петербурге, в котором жил уже известным писателем, а в Казани и других волжских городах, где Чириков начинал бедным студентом из обедневшей дворянской семьи.

…Чириков любил „зеленого змия“ и не упускал случая опрокинуть несколько рюмочек. Но водка была для Чирикова только прологом, вступлением к товарищеской пирушке на студенческий манер.

На русских эмигрантских вечерах часто появлялась его невысокая коренастая фигура в темно-сером пиджаке, со светлым галстуком большой бабочкой, какие носили в старой России начала столетия земские врачи и сельские учителя. Чириков любил, подвыпив, вскочить на стол и под шумные аплодисменты молодежи произнести горячую речь о чем-то очень хорошем, но не совсем точно уловимом.

Когда-то этот человек тронул меня, подойдя ко мне вскоре после моей женитьбы, а женился я совсем молодым, с необыкновенно ласковой и вместе с тем интимно-игривой улыбкой со словами: „Поздравляю, голубчик, а вы-то, счастливец, наверно, сейчас все Америки открываете“.

Он был преданным, верным семьянином, а в жизни, как и в своих романах, больше всего поклонялся юным девушкам в темных или светлых гимназических передничках. Описывая этих девушек, Чириков не жалел страниц и горячих слов.

Как писатель с уклоном к натурализму, хотя бы и в лучшей его форме, Чириков не смог надолго пережить свое время. Такие произведения, как повести и рассказы Чирикова, быстро стареют и ветшают. Новая жизнь не находит в них большой пищи для ума и сердца» (Д. Мейснер. Миражи и действительность).

ЧУДОВСКИЙ Валериан Адольфович

1882, по другим сведениям 1891–1938(?)

Литературный критик, теоретик стиха, сотрудник журнала «Аполлон». Погиб в ГУЛАГе.

«Тут же [в Доме искусств в Петрограде. – Cост.] похаживал, осторожно и вкрадчиво пошлепывая мягкими туфлями, бывший критик из бывшего „Аполлона“ В. Чудовский, заумный теоретик русской просодии. Его мясистое рыжее лицо, когда-то щегольской жилет с тонкой золотой цепочкой, предназначенной для презрительного эстетского лорнета, насмешливая манера повторять и подчеркивать конечные интонации собеседника придавали ему вид важный и несколько комический. Он был туманно велеречив и пытался уравновесить спокойствие английского сноба со злобной горячностью и запальчивостью неутомимого спорщика.

…Его остро и порою злобно ненавидел всегда мрачный и молчаливый А. С. Грин, наблюдавший из угла и с иронической улыбкой следивший за кудреватыми и чрезмерно изысканными периодами этого Демосфена.

…„Рыжий павлин“ в своем эстетском неприятии действительности почти всегда оказывался одиноким» (Вс. Рождественский. Страницы жизни).

«Зиму с девятнадцатого на двадцатый год жил в Доме искусств и Валериан Чудовский – высокий человек в бархатной куртке, с надменно закинутой лохматой головой. Это был самый злобный контрреволюционер, какого только можно себе представить, повсюду громогласно извергавший проклятия на всех, кто работает с большевиками и работает в советских учреждениях. Молодежь, посещавшая Дом искусств, возненавидела его, и дело доходило до того, что Лева Лунц натаскивал под дверь комнаты Чудовского нечистот, чтобы тот ступил и испачкался» (Н. Чуковский. Литературные воспоминания).

ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович

наст. имя и фам. Николай Васильевич Корнейчуков;19(31).3.1882 – 28.10.1969

Литературный критик, литературовед (исследователь творчества Н. Некрасова), поэт, детский писатель, переводчик, мемуарист. Книги критики «От Чехова до наших дней» (СПб., 1908), «Леонид Андреев большой и маленький» (СПб., 1908), «Нат Пинкертон и современная литература» (СПб., 1908), «Критические рассказы» (СПб., 1911), «Книга о современных писателях» (СПб., 1914), «Лица и маски» (СПб., 1914), «Принципы художественного перевода» (Пг., 1919; совм. с Н. Гумилевым), «Футуристы» (Пг., 1922), «Жена поэта» (Пг., 1922), «Александр Блок как человек и поэт» (Пг., 1924), «Две души Максима Горького» (Пг., 1924), «От двух до пяти» (М., 1928), «Искусство перевода» (М., 1930), «Рассказы о Некрасове» (М., 1930), «Высокое искусство» (М., 1941), «Мастерство Некрасова» (М., 1952) и др. Детские сказки «Крокодил» (1917), «Мойдодыр» (1923), «Тараканище» (1923), «Муха-Цокотуха» (1924), «Бармалей» (1925), «Телефон» (1926) и др. Переводы произведений Уитмена, Киплинга, Уайльда, Твена, Честертона, О. Генри, Конан Дойла, Шекспира, Филдинга, пересказы для детей «Робинзона Крузо» Дефо, «Барона Мюнхгаузена» Распе, «Маленького оборвыша» Гринвуда, «Приключений Гулливера» Свифта, «Хижины дяди Тома» Бичер-Стоу (совм. с Н. Чуковским), «Доктора Айболита» (по книге «Доктор Дулитл и его звери» Х. Лофтинга). Книга воспоминаний «Современники» (М., 1962). Отец писателей Н. Чуковского и Л. Чуковской.

«В то время худощавый, казавшийся длиннущим, с чубом черных непокорных волос на высоком лбу, с неизменной благорасполагающей улыбкой, своеобразным „говорком“, меткими словечками, веселыми проницательными глазками и мешающими ему руками – Корней Иванович Чуковский.

Вряд ли кто, из тогда видавших и наблюдавших Чуковского, автора с блеском писанных фельетонов в газете „Свободные мысли“, а позднее в газете „Речь“, мог предвидеть и угадать дальнейший рост и развитие молодого писателя.

По его тогдашним вызывающим одобрительные аплодисменты выступлениям трудно было усмотреть, что этот веселый, остроумный докладчик на кружковских „вторниках“ в дальнейшем станет исследователем творчества Н. А. Некрасова, А. П. Чехова и не знающим устали бойцом за чистоту и четкость изумительнейшего по богатству русского языка» (В. Лобанов. Кануны).

«Октябрь и ноябрь тринадцатого года отмечены в будетлянском календаре целой серией выступлений, среди которых не последнее место занимали лекции Корнея Чуковского.

…Чуковский разбирался в футуризме лишь немного лучше других наших критиков, подходил даже к тому, что в его глазах имело цену, довольно поверхностно и легкомысленно, но все же он был и добросовестней, и несравненно талантливей своих товарищей по профессии, а главное – по-своему как-то любил и Маяковского, и Хлебникова, и Северянина. Любовь – первая ступень к пониманию, и за эту любовь мы прощали Чуковскому все его промахи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});