Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

А что до других пунктов? Это была поддержка международного пролетариата. Упоминал ли Ленин об этом в те дни? О да, он все еще упоминал об этом в следующем августе в «Письме к американским рабочим», когда говорил, что он знает, что помощь придет от прогрессивных передовых рабочих из других стран. «Словом, мы непобедимы, ибо мировая пролетарская революция непобедима».

Я должен сказать, что я чувствовал себя далеко от американского пролетариата, возвращаясь назад домой и начиная думать об аудитории, к которой буду обращаться. (Как выяснилось, я говорил со всеми группами: с церковными организациями, бизнесменами, трудящимися, интеллектуалами. Само собой, те два миллиона человек, что раскупили экземпляры моего маленького памфлета74, интеллектуалами не были.)

В последнюю неделю апреля Кунц и я попрощались. После Октябрьской революции их антагонисты насмешливо говорили, что Советы через несколько дней падут; затем они стали говорить, что падут через несколько недель. Теперь многие из большевиков, с кем я разговаривал, таили подозрение, что власть в их руках ненадолго. Впрочем, они не признавали, что если оно падет, то это будет означать, что их постигнет неудача. Если это будет неудачей, то в любом случае весьма успешной. Как Парижская коммуна, она останется кладезем уроков, которые нужно будет извлечь человечеству для его следующей попытки построить социалистическое общество.

Некоторые из них мрачно шутили: Петере, с этим его акцентом, как у кокни, сказал: «Мы снова встретимся, старина, если мы все через несколько дней не будем болтаться на фонарных столбах». И сказал это весело.

Луначарский, мрачный, каким я его никогда не видел, сказал: «Может, нам придется покинуть Москву. Но если мы хлопнем дверью и уберемся, то потом вернемся вновь!»

Робинс (он собирался в мае уезжать вслед за мной, через несколько дней после меня) все еще настойчиво телеграфировал Фрэнсису в надежде, что Вашингтон предотвратит интервенцию японцев, и предупреждал, что ненависть японцев сможет объединить все ныне воюющие фракции. При этом он указывал, что предпочтительнее признать Советы. Мне он говорил: без поддержки Соединенных Штатов большевики обречены.

– Они пытались изо всех сил. А теперь ваша задача – правильно выставить их перед историей. И моя тоже.

– Это не самый легкий вывод для меня, полковник. Я хотел бы увидеть, как они продолжают творить историю. Я не интересуюсь вскрытием трупа и установлением точной причины смерти. Я только хочу предотвратить ее. Насколько продажными могут быть те люди в Лондоне и в Париже? Они отказываются признать правительство, на том основании, что оно временное, неустойчивое. А потом, когда оно покажется им более стойким, они решат, что его можно сокрушить. Кто еще смог бы оставаться у власти шесть месяцев?

Россия продолжала истекать кровью, умирать и убивать. Бухарин, Радек и так называемые левые утратили желание вести священную войну против всех империалистов. Немцы отрезали громадный ломоть от развалившегося гиганта. В настоящее время Московия сократилась еще больше, по сравнению с той площадью, что у нее была 300 лет назад, поскольку Дальний Восток оказался под властью Белой контрреволюции, а адмирал Колчак быстро присвоил титул Верховного правителя России.

Чарли Кунц и я выехали из Москвы примерно 24 апреля 1918 года. Мы с Кунцем сначала собирались ехать в Петроград, провести там один день и на следующий вечер, в восемь часов сесть на транссибирский экспресс, который отходил еженедельно с Николаевского вокзала.

Я вспоминаю, как рассказывал Кунцу целых два вечера до того, как мы выехали из Москвы, каким я нашел настроение некоторых товарищей, которым сказал «пока». Я был уставшим, расстроенным и чувствовал себя немного виноватым, словно дезертировал с корабля. Кунц отреагировал с непривычной для него резкостью, когда я передал ему примеры их предзнаменований, предчувствий. Он напомнил мне, что после Октября слишком многие из них ожидали быстро установить социализм.

– Был только один человек, и мы увидим его, прежде чем отчалим, – сказал профессор и на сей раз улыбнулся мне.

– Ленин? – недоверчиво спросил я. Я думал, что мне удалось убедить Кунца, что это будет дерзостью, если мы отнимем у него время, чтобы попрощаться.

Да, сказал он, все уже устроено. Он позвонил в Кремль и поговорил с секретарем Ленина. Вскоре пришел ответ: «У него только пять свободных минут». Нам предстояло увидеться с ним утром, в день нашего отъезда, а потом сесть на вечерний поезд в Петроград.

Было примерно десять утра, когда мы начали разговор с Лениным. И уже в полдень нас выставили вон.

Мы прибыли в его кабинет намного раньше. Днем его секретарь сказала, что он очень занят. По мере того как шло время, нас все больше разбирало любопытство насчет того, кто мог так долго беседовать с премьером. Два посетителя, которые вышли из кабинета, оказались крестьянами, такими, как два миллиона других, которых можно было встретить по всей России. Они были одеты в косматые овчинные тулупы; на одном были башмаки, сделанные из полосок коры (лапти), а на другом – высокие фетровые сапоги (валенки).

Ленин все еще улыбался, принимая нас. Очевидно, крестьяне привели его в такое добродушное настроение. Он попросил у нас прощения за то, что заставил ждать.

– У нас тут состоялся оживленный разговор по некоторым важным вопросам.

Он расхаживал по комнате, заложив руки за спину, невысокая крепкая фигура с сияющей лысой головой, которую Горький образно описал как череп Сократа. Он излучал благодушие. Крестьяне приехали из Тамбова; один был чрезвычайно проницательный старик, сказал Ленин, и другого стоило выслушать.

Вполне очевидно, что в то время ему нужно было обсудить множество вопросов с крестьянами. Ленин переключался с английского на русский, а иногда на немецкий, откровенно разговаривал с нами о серьезных проблемах с голодом и безработицей в городах. Голод всегда знала бедная Россия, но то, что сейчас происходило с ними, когда в закромах богатых крестьян было много зерна, было невыносимо. Воспользовавшись своей излюбленной фразой, Ленин сказал, что «сама жизнь» заставит большевиков сейчас сделать то, что они должны были сделать раньше, во время революции, – организовать комитеты беднейших крестьян (комбеды). Начало было положено в январе, однако работе помешали критические события вокруг Брест-Литовска.

Теперь же, хладнокровно сказал он, инициатива пролетариата вынуждена проявиться сама собой. В результате появится больше «железных подразделений» рабочих, которые пойдут в деревни. Такие подразделения сражаются и побеждают добровольческие армии офицеров, старой царской армии; гораздо большее количество рабочего класса понадобится, чтобы подавить кулаков, и в процессе этого установления самодисциплины преодолеть собственные пороки. Я всегда помнил это; это показывает, как Ленин не прославлял рабочих, хотя в то же время настаивал на том, что они должны принимать более активное участие в управлении государством. Каковы были эти пороки? Рабочие не расстались с мелкобуржуазными настроениями, в результате чего они пытались захватить зерно или хлеб только для себя, но не для своих друзей. Революция не могла за одну ночь воспитать чистые души, жадностью отличалась не только буржуазия, скупердяи, припрятывавшие зерно, или мешочники. Для того чтобы ввести великий социалистический принцип: «Кто не работает, тот не ест», те, кто вводил его силой, – сам народ – должны проникнуться идеей о том, что надо работать на общество.