Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы коммюнике все-таки содержало что-то позитивное, лидеры попросили МВФ начать – совместно с Всемирным банком, Организацией экономического сотрудничества и развития и новым Европейским банком реконструкции и развития – подробное исследование состояния советской экономики и представить пусть и необязательные рекомендации к концу года. Такое исследование МВФ должно было дополнить аналогичный доклад (к октябрю), запрошенный Советом ЕС в Дублине-II у служб Европейской комиссии. Последний документ должен был содержать анализ возможности и желательности предоставления краткосрочных кредитов и оказания долгосрочной поддержки структурным реформам в Советском Союзе, а также исследование того, как СССР может быть интегрирован в мировую экономику[917].
Тем временем переговоры по снижению глобальных торговых и тарифных барьеров оставались парализованными из-за приверженности ЕС высоким сельскохозяйственным субсидиям, которые ревниво охранялись французами и на которые по-прежнему приходилась основная часть расходов ЕС. Это особенно раздражало в то время, когда стоял шум по поводу роспуска блоков и открытия рынков. «Командные экономики рухнули, – провозгласила Тэтчер. – У нас есть возможность сделать 1990-е годы успешными. У нас есть возможность консолидировать рыночные демократии». Успех в раунде переговоров по ГАТТ также «поможет более бедным странам» развивающегося мира, позволив им увеличить экспорт в более состоятельные страны. Но раз ЕС должно пойти на значительные жертвы, Японии также нужно продолжить либерализацию своих финансовых услуг, а США – своих оборонных закупок. Только эти шаги обеспечили бы «максимально свободную торговлю на максимально широкой территории»[918].
Однако в вопросе ГАТТ едва ли можно было говорить о достижении прогресса, и в утечках для журналистов сообщалось об обмене «необычайно горькими словами» между Бушем и Делором, представляющим ЕС-12. «Они просто не были заинтересованы в процессе», – пожаловался министр сельского хозяйства Буша Клейтон Юттер. Его европейский коллега Ги Леграс возразил, что, если «вы сократите субсидии», результатом будут такие колебания цен, что «фермеры разорятся»[919].
Для Буша этот вопрос подчеркнул сложность отношений с «Европой». Страны, которые совсем недавно в Лондоне доказали, что являются надежными союзниками в рамках НАТО, вели себя совершенно по-другому как члены ЕС, когда дело касалось их экономических интересов. Даже Коль мало что сделал для изменения политики ЕС, спрятавшись за аргумент о том, что субсидии являются проблемой, которую Бушу придется решать на двусторонней основе с Миттераном.
Билл Брок, бывший специальный торговый представитель администрации Рейгана, который приехал в Хьюстон в неофициальном качестве, нарисовал ужасную картину для американских СМИ, предсказав выход из торговых переговоров не только Америки, но и стран третьего мира, если предоставление субсидий фермерам не будет прекращено, потому что, по его словам, «им больше нечего продавать, кроме сельскохозяйственной продукции». Результатом такого выхода, предсказал он, станет «безудержный протекционизм и экономический спад». Учитывая, что следующее заседание ГАТТ должно состояться в Женеве через две недели, а Уругвайский раунд, как ожидалось, завершится в Брюсселе в декабре, перспективы успеха выглядели призрачными. На самом деле сельское хозяйство и Уругвайский раунд останутся головной болью до конца президентства Буша. А новое Всемирное торговое соглашение будет заключено только в декабре 1993 г. – после восьми лет мучительных переговоров. Действительно, Роберт Хатчингс, который в то время был директором СНБ по европейским делам, позже размышлял о том, что эти переговоры «имели по меньшей мере такое же значение, как вопросы безопасности в американо-европейских отношениях после 1990 года»[920].
Что все-таки помогло сгладить различные разногласия внутри «Большой семерки» в Хьюстоне, так это ощущение общих достижений в изменении мира за прошедшие двенадцать месяцев. «Поскольку Запад так близок к окончательной победе в нашей борьбе за последние сорок лет, – заявил министр иностранных дел Италии Джанни Де Микелис, – было бы преступной формой глупости усиливать напряженность между Западом и Западом сейчас». Хьюстонская встреча G7 завершилась 11 июля с чувством удовлетворения.
За этим гармоничным настроем некоторые комментаторы обнаружили более глубокую закономерность. Опытный американский корреспондент Р.У. «Джонни» Эппл процитировал слова Буша на церемонии приветствия конференции о том, что этот экономический саммит принадлежит не к «послевоенной эре», а к «пост-послевоенной эре». Этим Буш обнародовал то, что Бейкер сказал ему наедине после Мальты. Эппл также отметил, что Хьюстон «оказался своего рода вечеринкой для канцлера Западной Германии Гельмута Коля, отражающей новый, более тонкий баланс сил в мире». Он отметил, что даже в большей мере, чем в Лондоне, Коль стал «доминирующей фигурой в этих международных дискуссиях» – «лидером», как выразился один французский дипломат, «самой богатой, стратегически удачно расположенной, самой густонаселенной страны в Европе, и исполняющим свою роль до последнего дюйма». Даже Тэтчер была вынуждена признать, что «на этом саммите присутствуют три региональные группы, одна из которых основана на долларе, одна – на иене, одна – на немецкой марке»[921].
***Середина лета 1990 г. во многих отношениях стала решающим моментом в выходе Европы из холодной войны. После двух недель интенсивных встреч на высшем уровне в ЕС, НАТО и G7, от Дублина через Лондон до Хьюстона, будущая архитектура Европы вышла за рамки стадии проектирования. Как только встреча G7 завершилась, Коль вернулся в Бонн, прежде чем снова вылететь в Москву и на Кавказ, чтобы два дня торговаться по поводу политики объединения. Там он заключил с Горбачевым их эпохальную сделку по объединению Германии, выводу советских войск и экономической помощи СССР, проложив путь к провозглашению 3 октября полностью суверенной объединенной Германии. И после того, как новая ФРГ официально подтвердила линию Одер-Нейсе в качестве своей определенной восточной границы, «германский вопрос» со всеми его отголосками границ 1937 г. и эпохи Гитлера был решен.
Как выразился Буш, одно из самых глубоких изменений в европейской политике и безопасности за последнее время было «достигнуто без конфронтации, без единого выстрела, и вся Европа по-прежнему находилась в наилучших и самых мирных условиях». Даже обычно немногословный Скоукрофт выразил восторг по поводу этого момента: «Мы завершили долгий процесс, который положил конец конфронтации сверхдержав». Более того, он и Буш преуспели в том, что они считали «критическим» аспектом процесса, а именно в сохранении объединенной Германии в составе Атлантического альянса. Это они определили как единственную область, где «мы могли и действительно оказывали реальное, возможно, решающее влияние», и они оказывали его посредством переговоров «на самых высоких уровнях». Короче говоря, заявил Скоукрофт, «это была личная дипломатия в лучшем смысле этого слова». Не было какой-то масштабной и официальной мирной конференции: «Создание коалиции, консенсус, понимание, терпимость и компромисс создали новую Европу… Не было ни Версаля, ни остаточной международной горечи». Их риторика тщательно избегала формулировок «победа для “нас” и поражение для “них”». Потому что, размышлял Скоукрофт,
