Осенний мост - Такаси Мацуока

— Пошли!

Мидори взлетела, словно ракета во время фейерверка. Она не обращала ни малейшего внимания ни на вопли зрителей, ни на Кацу, взбирающегося на соседнее дерево. Она вообще ни о чем сейчас не думала. Она всецело растворилась в этом подъеме; в этот миг не существовало различий между ветром и ее дыханием, между ветвями и листьями и ее руками и ногами, между движениями ее тела и незыблемостью древесного ствола, между землей и небом. Мидори даже не осознала, что уже добралась до макушки, пока не услышала снизу радостные крики детворы.

— Она его побила!

— Мидори победила!

— Прямо аж не верится!

— Вот видишь? Девчонки могут побить мальчишек!

— Мидори быстрее всех!

Над ней было лишь небо, синее, словно море, с белопенными гребнями проплывающих облаков. На миг Мидори почудилось, будто она находится под водой. Детвора вдруг стихла. Мидори посмотрела вниз и увидела, что все они пали ниц и согнулись в поклоне, как если бы она была принцессой императорской крови.

Мидори рассмеялась от счастья.

А потом она увидела, почему крестьяне кланяются. Они кланялись не ей.

Пока шло состязание, к этому месту подъехали три всадника. Одним из них был ее отец, и он-то как раз хмурился сильнее всего. Во втором всаднике Мидори узнала давнего отцовского друга, князя Киёри. А третьим был красивый молодой человек — Мидори в жизни не видала никого красивее.

Изящно изогнутые брови, длинные ресницы и тонкие черты лица делали бы его похожим на девушку, если бы не некая жесткость, сквозящая в очертаниях его скул, и не упрямый, волевой подбородок. Хотя он держался в седле весьма небрежно, его фигура и движения выдавали в нем самурая, отдавшего много лет серьезным тренировкам. Он послал лошадь вперед, чтобы получше разглядеть Мидори. Он остановился прямо под ней и поднял голову. Увидев Мидори, он рассмеялся. У него был очень красивый смех.

Мидори покраснела — наверное, вся целиком.

— Хоть я и знала, что ты у меня дурочка, но у меня просто в голове не укладывается, что тебе в такой день — в такой день! — вздумалось лазать по деревьям! — сказала мама.

Они сидели в покоях госпожи Тиеми. Мать укладывала волосы Мидори в прическу, а служанки пыталась одновременно с этим обрядить ее в новое кимоно.

— Они же должны были приехать утром, — возразила Мидори. — Они не приехали, и я подумала, что теперь они будут только завтра.

— Да еще и голая, словно обезьяна какая! — Мать взяла ее лицо в ладони. — Позор какой! Что они о нас подумают?

— Мама, вовсе я не была голая.

— На тебе было верхнее кимоно?

— Нет, но…

— Разве твои ноги не были голые, всем напоказ?

— Да, но…

— Значит, ты была голая, бесстыдница этакая!

— Но как бы я могла выиграть состязание, не снимая кимоно? Подол постоянно путался бы у меня в ногах.

— Ты — дочь князя, готовящаяся встретить своего жениха, — сказала мать. — Чего тебя вообще понесло на это дерево?

— Кацу сказал, что он быстрее меня. Я знала, что ничего он и не быстрее, и я это доказала.

— Да какое имеет значение, кто быстрее лазает по деревьям? Что это за глупость такая?

— Ты сама рассказывала мне, что в детстве лазила по деревьям быстрее всех в княжестве, — сказала Мидори. — Я бы не знала, как завязать кимоно, чтобы получились хакама, если бы ты мне не сказала.

— Не дерзи, — сказала мать, но на щеках ее проступил румянец. Она отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Но потом вдруг улыбка сменилась гримасой, и госпожа Тиеми расплакалась.

— Я больше не буду лазить по деревьям, когда выйду замуж, — пообещала Мидори.

Ей было очень стыдно за то, что она так опозорила родителей перед господином Киёри и господином Ёримасой. По правде говоря, ей бы и самой хотелось произвести впечатление получше. Что о ней должен был подумать господин Ёримаса? Что его жена — невежественная деревенщина, которая раздевается до нижней одежды и лазает по деревьям вместе с крестьянами. Как же он, должно быть, проклинает сейчас свою судьбу! Он выглядит таким утонченным… Должно быть, она ужасно его разочаровала!

— Я буду вести себя, как подобает, — пообещала Мидори.

Но ее обещание не успокоило мать; госпожа Тиеми заплакала еще сильнее. Вскоре к ней присоединились и служанки. Да, все это как-то не походило на радостное событие, каким должно бы было являться. И все из-за того, что она повела себя так несерьезно. Ну что ж, придется это как-то исправлять. Она должна стать наилучшей женой для господина Ёримасы и послушной невесткой для князя Киёри. Надо вести себя так, чтобы отец и мать слышали лишь похвалы в ее адрес.

— Мама, не волнуйся, — сказала Мидори. Она едва удерживалась, чтобы не расплакаться тоже. Слезы — они такие заразительные. — Обещаю, ты будешь гордиться мною.

Позднее Ёримаса никогда не мог толком объяснить, почему же он так поступил в свою первую брачную ночь. И тот факт, что он оказался не в состоянии объяснить свои действия, поразил его не меньше, чем сам его поступок. Он думал, что уже не способен удивляться чему бы то ни было, когда выяснилось, что он может сделать с женщиной и что он может заставить женщину сделать с ним. В конце концов, разве он не уничтожил границу между удовольствием и болью? Разве он не испытал все возможное? Ёримаса думал, что таки испытал, однако же оказалось, что кое-что он упустил, даже не осознав этого. И в результате мучения превзошли все мыслимые границы.

Ёримаса не строил никаких конкретных планов заблаговременно. Он только запасся некоторыми пустячками для пущего увеселения. Опиумные шарики были запрятаны в сладкие рисовые пирожки. Фляжку с абсентом Ёримаса засунул себе под одежду. Гротескные приспособления, словно вышедшие из сексуальных кошмаров, и разнообразные органы животных, созданные неведомым безумным художником, были закуплены у того же контрабандиста, который снабжал его опиумом. Бдительность отца была ровно такова, как ожидал Ёримаса, и ни рисовые пирожки, ни фляжка с абсентом обыска не пережили. Что же касается приспособлений, Ёримаса и не рассчитывал, что они доберутся до княжества Сироиси. Он прихватил их исключительно эффекта ради. Любопытно было, что сделает отец, когда обнаружит их. Станет ли он по-прежнему настаивать на свадьбе? Ну, по крайней мере, он взбесится, примется бушевать и, может быть, даже ударит его. Думать об этом было занятнее всего.

Но результат оказался совершенно неинтересным.

Киёри обнаружил эти приспособления среди вещей Ёримасы, и велел слугам выйти.

Голос его был тихим, а лицо — спокойным. Когда слуги исполнили распоряжение, Киёри завернул искусственный член в нижнюю одежду, изъятую из багажа, и унес. Он не стал проклинать Ёримасу. Он не ударил его. Точнее говоря, он даже не взглянул в его сторону. Он удалился, не сказал ни слова. Только глаза у него, как заметил Ёримаса, подозрительно блестели.