1937. Большая чистка. НКВД против ЧК - Александр Папчинский

Свободе и независимости Польши, развитию ее национальной культуры и производительных сил не только не угрожает со стороны Советской России гибель, но как раз наоборот: действительная свобода и независимость трудящихся масс, всесторонний расцвет и могущество революционной Польши равным образом необходимы для Советской России, как и для мировой революции.

Польша должна стать пролетарской, и как таковая, она будет свободной, великой и могущественной.

Все, кто не может или не хочет понять этой истины, являются непримиримыми врагами, как революции, так и Польши. С ними мы будем бороться со всей беспощадностью и сметем их со своего пути. Те, кто вовремя поймет, что ход этой революции целиком зависит от того в какие ряды они вольются, с какой стороны баррикады они станут, пусть скорее освобождаются из уз сентиментализма и романтизма и идут к нам и с нами.

Я кончаю это письмо к вам, товарищи и коллеги, напоминаем, что самые могучие революционные бури происходят в душах человеческих. Революция порождает идеи, а человеческая воля и кровавая борьба воплощают их в жизнь.

В ожидании того времени, когда остальные из тех, кто вместе со мной перешел на сторону революции, смогут тем или иным образом снестись с вами, все мы шлем вам искренний солдатский привет.

Игнацы Добржинский (бывший поручик Разведывательного бюро главного командования польской армии).

Опубликовано: Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М» 1965 г. т. 3, лл. 163–166).

арестованной Галины Дыбчинской, направленное во 2-й отдел Польского Генерального штаба и перехваченное сотрудниками ВЧК.

Москва, 12 марта 1921 года.

Я не знаю, известно ли Вам что-либо о нас, и поэтому я еще раз напишу все, хотя и писала Вам много писем, но я не знаю, дошли ли они. Начну с начала, т. е. с нашего ареста. После нашего приезда из Нарвы в Псков нас ожидала машина Особого отдела ВНК на вокзале. Было, по-видимому, в отношении нас предупреждение, а также в отношении нашей одежды и т. п. Проводник, с помощью которого мы были арестованы, на другой день исчез. Он, по-видимому, был освобожден. В Особом отделе ВЧК на основании моей одежды и внешнего вида доказали, что я не являюсь Антоновой Ольгой, а являюсь Галиной Дыбчинской. Сказали, что больше они от меня ничего не требуют, так как и без этого все знают.

Хорошо, что они были настолько глупы, что показали мне лист бумаги, на котором были написаны все данные относительно нашей экспедиции, все псевдонимы и 2 печати: одна К. Н. — Ш, другая Главной комендатуры ПОВ. На основании того, что они мне показали, я позднее давала показания, так как дело было безнадежно провалено. Насколько я знаю характер письма (почерк) Вольского, то мне кажется, что это письмо было написано его рукой.

В Пскове я встретила наших трех ребят, которые были арестованы сразу же после перехода границы. Мы были арестованы 19/IX-1920 года, а они 16/IX.

9 октября к нам приехали 2 следователя из ВЧК и повезли нас в Москву. В пути следования выяснилось, что если нас выдал кто-то другой, то все подробности, мелочи, псевдонимы и адреса сообщил Вольский. Он сделал это, по-видимому, в страхе перед смертью. Один из солдат, сопровождавший нас, неосторожно сказал, что Вольский все рассказывает следователям. Поэтому Борейку в пути обыскивали, так Вольский узнал, что у него имеется морфий, которым он хотел отравиться. Поэтому и меня обыскали еще раз, хотя до этого обыски были трижды. Я сумела спрятать 80 тыс. советских, хотя обыски были такими, что не только распарывали пальто и ботинки, но и швы. Кроме денег, во время первого обыска у меня ничего не нашли, так как все адреса и шифры я уничтожила. Когда я в Москве утверждала, что у меня ничего не было, то мне сказали, что у меня было все спрятано в швах и что я все уничтожила. Об этом сказал Вольский. Наконец было бы слишком долго рассказывать о поведении нашего коменданта. Я удивляюсь тому, что, не зная людей, их посылают на такой ответственный пост. Однако так случилось. Дальше.

Естественно, что все это время мы находились в разлуке, и я не знаю, что произошло с остальными. 25 октября 1920 года был вынесен приговор по нашему делу. Свяцкий и я приговорены «к заключению в лагере до окончания Гражданской войны», т. е. до тех пор, пока им не придет в голову, что с нами сделать. Во время последнего допроса Витковский-Марчевский мне сказал, что Навроцкая находится на свободе, так как она коммунистических убеждений. Вольский будет еще сидеть, так как хотят послушать о том, что он еще будет рассказывать, когда иссякнет правда. Борейко повесился 29 октября 1920 года. Свяцкий и я попали в Андроньевский концентрационный лагерь, где мы находимся до сих пор. Здесь я узнала, что Борейко жив. Но теперь снова ходят слухи, что он повесился. Чему я должна верить, я не знаю. Знаю, что однажды он хотел повеситься, но его сняли. Затем были слухи, что он выдал очень много адресов, и поэтому в Москве было арестовано около 90–95 человек, преимущественно поляков. В дороге себя держал безобразно, походил на сумасшедшего, чем на нормального человека. Навроцкая действительно находится на свободе. Она один раз приезжала ко мне с Витковским. 11 декабря 1920 года вышла замуж за Кароля Роллер-Чиллек. Сейчас вместе с Добржинским выехала в Киев, где в конце января был провал ПОВ. Вольский в настоящее время сидит либо в «ОО» (Особом отделе. — Прим. авт.), либо в Бутырках и выдумывает такие вещи, которых никогда не было, так как все, что он знал, он предал. В лагере мы двое — самые молодые, работаем на благо «СССР». Малый находится в автомастерской, всегда грязный и голодный. Потерял всякую надежду, проклинает себя за то, что позволил уговорить себя Борейкой, и обещает, что таких глупостей он больше делать не будет.

Я помогаю раскрашивать декорации и неожиданно сделалась артисткой и играю в театре. Наконец, с моей стороны это выверт, чтобы не стирать белье, не мыть полы и не шить белье для Красной Армии, так как артистки освобождены от этих работ. Сбежать отсюда нетрудно, но в незнакомом месте и без документов — очень трудно.

Кроме того, я лично больше 5–6 верст не пройду, так как в декабре сломала себе ногу и хотя хожу почти нормально, однако нога дает о себе знать. Прошу дать знать, что заложники весной были вывезены в Киев. По некоторым данным, расстреляно 20–25 человек в Харькове. Я видела здесь Мартыновского, он заболел и находится в настоящее время в больнице. Из расстрелянных я слышала еще о Левандовском и Дюне Тейшерской. В последний раз Витковский мне сказал, что, поскольку у меня нет документов, подтверждающих мое польское подданство, они будут меня считать такой подданной, как им нравится. Поэтому я бы очень просила либо через комиссию, либо через эстонцев прислать мне и Свяцкому документы, подтверждающие наше польское подданство. И умоляю — вытащите нас отсюда как заложников. Кроме нас, в лагере еще был курьер Главного командования Дардинский, который был арестован в прошлом апреле, но так как он был один, ему ничего не предъявлено. Он сейчас находится на свободе. Мне кажется, что он хочет бежать, но я сомневаюсь, чтобы ему удалось это сделать. Кроме того, есть еще некая Витковская из Минска, арестована по делу ПОВ. Ее дочери в настоящее время находятся в Варшаве. Одну из них я встречала в КН-Ш. Прошу постараться вытащить их, т. е. Витковскую и Дардинского. Здесь плохо. Мы получаем 1,2 ф. хлеба, а утром и вечером воду с капустой или какую-нибудь кашу. Естественно, что наесться там нельзя. Кроме того, у нас нет ни белья, ни одежды, так все где-то порастерялось и украдено в разных тюрьмах. Я не могу представить себе, что происходит в городе, если люди говорят, что в лагере лучше. Если можно, напишите, что у Вас происходит. Что делает Виттег. Что происходит в Варшаве. Чем занимается мой жених. Что слышно о нас и откуда. Получили ли письма от меня или от кого-либо. Предупреждаю, что все адреса, кроме моих, провалены. Из моих частных провален только один — моего дяди, так как о нем все знали, а больше я ничем не рисковала, так как в этой квартире с момента моего отъезда, т. е. с 1917 года из моих родственников никого не было. Адрес: Подольская, 16, 5. Все другие адреса, которые знал Вольский или Борейко, провалены. Шифр тот же. Я пишу так разбросанно, ибо есть о чем поговорить, и я не могу ухватиться за мысль. Мужчина, который привез посылку, я ему очень еще и еще раз благодарна, мог бы встретиться со мной.

Он мог бы прийти к эстонцам и попросить кого-либо из заключенных вызвать меня. Напишите, нужно ли что узнать, и если я смогу, то сделаю. Напишите, есть ли надежда вытащить нас отсюда. Страшно тяжело сидеть в тюрьме. До сих пор я не могу понять, как я осталась жива во всей этой истории, и не понимаю, как могло так случиться, что те, кто так давно работал: Навроцкая и Вольский — предали, в то время как самые молодые не пошли ни на какие уговоры и ни на что не обратили внимание. Каким же образом во время обыска я могла уничтожить все, а они все предали. Неужели у нас только такие люди. Боже мой, как грустно. Вытащите нас отсюда. Пусть об этом постарается К.Н. — Ш. Недавно слышала, что меня отсюда хотят куда-то отправить, в Екатеринбург или в Архангельск. Может быть, с их стороны это устрашение, так как они это любят. Может быть, это правда. Но я не позволю себя запугать. Еще раз подтверждаю, что буду верна присяге до конца.