Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2 - Александр Дюма

Прихватив с собой для вида садовый нож, он бегал по кустам и куртинам, то отрезая усыпанные цветами ветки под тем предлогом, что они мертвы и подлежат удалению, то отсекая здоровую кору молодых тополей, объясняя свой поступок необходимостью срезать смолу; при том он не переставал прислушиваться, озираться, желать и сожалеть.

Юноша побледнел за последний месяц. Об его истинном возрасте можно было теперь догадаться лишь по странному блеску глаз да по безупречно матовой белизне лица; зато плотно сжатые по причине скрытности губы, косой взгляд и нервное подвижное лицо говорили скорее о более зрелом возрасте.

Как уже было сказано, Жильбер узнал Филиппа, а едва узнав, порывисто шагнул назад в заросли.

Однако Филипп пришпорил коня с криком:

– Жильбер! Эй, Жильбер!

Первой мыслью Жильбера было сбежать. Еще миг – и безотчетный ужас, ничем не объяснимое исступление, то есть то, что древние, стремившиеся всему найти объяснение, приписали бы богу Пану, подхватили бы его и понесли, словно одержимого, через аллеи, рощи, кусты и водоемы.

К счастью, одичавший мальчишка вовремя услышал ласковые слова Филиппа.

– Ты что же, не узнаешь меня, Жильбер? – крикнул Филипп.

Жильбер понял свою неосторожность и внезапно остановился.

Потом он медленно и недоверчиво воротился на дорожку.

– Нет, господин шевалье, – дрожа всем телом, пролепетал он, – я вас не узнал – я вас принял за одного из гвардейцев, а так как я оставил свою работу, то я боялся, что меня узнают и накажут.

Филипп был удовлетворен таким объяснением. Он спешился и, взявшись одной рукой за повод, другую положил Жильберу на плечо, – тот заметно содрогнулся.

– Что с тобой. Жильбер? – спросил он.

– Ничего, сударь, – отвечал юноша. Филипп грустно улыбнулся.

– Ты не любишь нас, Жильбер, – заметил он. Юноша снова вздрогнул.

– Да, я понимаю, – продолжал Филипп, – мой отец обращался с тобой жестоко и несправедливо. А я, Жильбер?

– О, вы… – пробормотал юноша.

– Я всегда тебя любил и поддерживал.

– Это верно.

– Ну, так забудь зло ради добра. Моя сестра тоже всегда хорошо к тебе относилась.

– Ну нет, вот это уж нет! – с живостью возразил мальчишка с таким выражением, которое вряд ли кто-либо мог правильно истолковать, потому что оно заключало в себе обвинение против Андре и самооправдание Жильбера; его слова прозвучали гордо, и в то же время Жильбер испытывал угрызения совести.

– Да, да, – подхватил Филипп, – да, понимаю: сестра несколько высокомерна, но она очень славная.

Немного помолчав, он заговорил снова, потому что этот разговор помогал Филиппу оттянуть встречу, которой он из-за дурных предчувствий очень боялся.

– Ты не знаешь, Жильбер, где сейчас моя милая Андре?

Эти слова болью отозвались в сердце Жильбера. Он проговорил сдавленным голосом:

– Предполагаю, сударь… Впрочем, откуда мне знать?..

– Как всегда, одна, и наверное скучает, бедняжка! – перебил его Филипп.

– Сейчас одна, так мне кажется. Ведь с тех пор, как мадмуазель Николь сбежала…

– Как? Николь сбежала?

– Да, вместе с любовником.

– С любовником?

– Так я полагаю, во всяком случае, – проговорил Жильбер, спохватившись, что сболтнул лишнее, – об этом говорили в лакейской.

– Признаться, я ничего не понимаю, Жильбер, – проговорил Филипп, сильно волнуясь. – Из тебя слова не вытянешь. Будь же полюбезнее! Ведь ты не лишен ума, у тебя есть врожденное благородство, так не скрывай свои хорошие качества под напускной дикостью и грубостью – это так не идет тебе, как, впрочем, никому вообще.

– Да я просто не знаю того, о чем вы меня спрашиваете, сударь. Если вы подумаете хорошенько, вы сами увидите, что я и не могу этого знать. Я с утра до вечера работаю в саду, а что происходит во дворце, я не знаю.

– Жильбер! Жильбер! Мне, однако, казалось, что у тебя есть глаза.

– У меня?

– Да, и что тебе не безразличны те, кто носит мое имя. Ведь как бы скудно ни было гостеприимство Таверне, оно было тебе оказано.

– Да, господин Филипп, вы мне далеко не безразличны, – отвечал Жильбер пронзительным и, в то же время, хриплым голосом, задетый за живое снисходительностью Филиппа, – да, вас я люблю и потому скажу вам, что ваша сестра очень больна.

– Очень больна? Моя сестра? – взорвался Филипп. – Моя сестра очень больна! Что же ты сразу не сказал? Он бросился бежать.

– Что с ней? – прокричал он на бегу.

– Откровенно говоря, не знаю, – молвил Жильбер.

– А все-таки?

– Я знаю только, что она нынче трижды падала в обморок прямо на улице, а недавно ее осмотрел доктор ее высочества, и господин барон тоже у нее был…

Филипп не стал слушать дальше – его предчувствие оправдалось; перед лицом опасности он вновь обрел былое мужество.

Он оставил коня на Жильбера и со всех ног бросился к службам.

Жильбер поспешил отвести коня на конюшню и упорхнул подобно дикой птице, которая никогда не дается человеку в руки.

Глава 25.

БРАТ И СЕСТРА

Филипп нашел сестру лежавшей на небольшой софе, о которой мы уже имели случай рассказать.

Войдя в переднюю, молодой человек обратил внимание на то, что Андре убрала все цветы, которые она так любила прежде. С тех пор как она почувствовала недомогание, запах цветов причинял ей невыносимые страдания, и она Отнесла на счет этого раздражения мозговых клеток все неприятности, преследовавшие ее вот уже две недели.

В тот момент, как вошел Филипп, Андре находилась в глубокой задумчивости; она тяжело склонила голову, лицо ее было печально, время от времени на глаза набегали слезы. Руки ее безвольно повисли, и хотя кровь, казалось бы, должна была приливать к ним в таком положении, тем не менее ее руки были белее воска.

Она застыла, словно неживая. Чтобы убедиться, что она не умерла, нужно было прислушиваться к ее дыханию.

Узнав от Жильбера о болезни сестры, Филипп торопливо зашагал к павильону. Когда он подошел к лестнице, он задыхался. Однако там он передохнул, взял себя в руки и стал подниматься по лестнице гораздо спокойнее, а когда очутился на пороге, он уже бесшумно переставлял ноги, передвигаясь плавно, словно сильф.

Будучи заботливым и любящим братом, он хотел понять сам, что случилось с сестрой, приняв во внимание все симптомы ее болезни; он знал, что у Андре нежная и добрая душа, как только она увидит и услышит брата, она постарается скрыть свое состояние, чтобы не тревожить Филиппа.

Вот почему он вошел так тихо, так неслышно отворив застекленную дверь, что Андре не заметила его: он уже стоял посреди комнаты, а она ни о чем не догадывалась.

Филипп успел ее рассмотреть; он заметил ее бледность, неподвижность, ее безучастность. Его поразило странное выражение ее словно невидящих глаз. Не на шутку переполошившись, он сейчас же решил, что в недомогании сестры не последнюю роль играет ее душевное состояние.

При виде сестры сердце его похолодело, и он не мог сдержать ужаса.

Андре подняла глаза и, пронзительно вскрикнув, выпрямилась, словно восстав от смерти. Задохнувшись от радости, она бросилась брату на шею.

– Ты! Ты, Филипп! – прошептала она. Силы оставили ее прежде, чем она вымолвила еще хоть одно слово.

Да и что она могла еще сказать?

– Да, да, я! – отвечал Филипп, обнимая и поддерживая ее, потому что почувствовал, как она стала оседать у него в руках. – Я вернулся, и что же я вижу? Ты больна! Ах, бедная моя сестричка, что с тобой?

Андре рассмеялась нервным смехом, однако, вопреки ожиданиям больной, ее смех не успокоил Филиппа.

– Ты спрашиваешь, что со мной? Так я, значит, плохо выгляжу?

– Да, Андре, ты очень бледна и вся дрожишь.

– Да с чего ты это взял, брат? Я даже не чувствую недомогания. Кто ввел тебя в заблуждение, Филипп? У кого хватило глупости беспокоить тебя понапрасну? Я правда не знаю, что ты имеешь в виду: я прекрасно себя чувствую, не считая легкого головокружения, но оно скоро пройдет.

– Но ты так бледна, Андре…

– Разве я всегда бываю очень румяной?

– Нет, однако ты выглядишь, по крайней мере, живой, а сегодня…

– Не обращай внимания.

– Смотри! Еще минуту назад твои руки пылали, а сейчас они холодны, как лед.

– Это неудивительно, Филипп: когда я тебя увидела…

– Что же?

–..я так обрадовалась, что кровь прилила к сердцу, только и всего.

– Ты же не стоишь на ногах, Андре, ты держишься за меня.

– Нет, это я тебя обнимаю. Разве тебе это неприятно, Филипп?

– Что ты, дорогая Андре!

И он прижал девушку к груди.

В то же мгновение Андре почувствовала, что силы вновь ее покидают. Она тщетно пыталась удержаться на ногах, обняв брата за шею. Ее холодные безжизненные руки скользнули по его груди, она упала на софу и стала белее муслиновых занавесок, на фоне которых был отчетливо виден ее очаровательный профиль.

– Вот видишь!.. Вот видишь: ты меня обманываешь! – вскричал Филипп. – Ах, сестренка, тебе больно, тебе плохо!