СТАНЦИЯ МОРТУИС - ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ

   Манифестация, как и ожидалось, получилась грандиозной. Процедура торжественных похорон освящена у нас в Грузии древней народной традицией, и, вне зависимости от того, приятно ли душе благополучного обывателя столь откровенное скопление большого количества людей, или не очень, - нарушать ее не принято. Как раз в такие моменты жизни благополучный обыватель затягивает сытое брюшко потуже и лезет из кожи вон, стараясь убедить себя в том, что он ничуть не хуже тех, ради кого и разгорелся весь сыр-бор. Площадь Республики и прилегающие к ней улицы были запружены почитателями писательского таланта, к тротуарам жалостливо приткнулись автобусы, троллейбусы и одинокие легковушки, солнце поднималось все выше и выше, но и оно, кажется, остановилось, когда первый оратор - глава республиканского писательского союза Писателей - поднялся на трибуну и, объявив митинг открытым, пригласил к микрофону руководителя республики. Признаюсь, его выступление мне показалось несколько суховатым. С течением времени, однако, выяснилось, что речи остальных ораторов также не отличались многообразием и глубиной. Впрочем, аудитория внимала им с неизменным интересом и одобрением. А она была внушительной - эта аудитория. Позже газеты напечатали, что в митинге и манифестации, по оценке министерства внутренних дел, приняло участие от двухсот до трехсот тысяч тбилисцев и гостей столицы. Легко можно представить, какая нешуточная ответственность легла в тот день на правоохранительные органы и городские власти.

   Человек хоть единожды в жизни испытавший себя зрелищем выведенной из равновесия людской массы, уже не может считаться наивным юнцом. Он немедленно приобщается к некоему высшему знанию, его опыт обогащается кое-чем из того, о чем он раньше читал только в книжках. Вывести массу из равновесия непросто, но не дай бог... Свидетелем тому мне довелось впервые стать сразу по окончании горячей футбольной схватки на центральном стадионе в Тбилиси много-много лет тому назад. Вот когда я действительно осознал, что зрительская масса состоит вовсе не из восторженно охающих при забитом голе или удачно выполненном финте болельщиков, но еще из... Впрочем, ни из кого тогда она не состояла. Люди утеряли индивидуальность, и я, к стыду своему, на некоторое время тоже поддался всеобщему неразумию. Тысячи пальцев, объединенных порывом ненависти в единый стальной кулак, - кулак способный крушить все без разбору, бьющий с одинаковой силой стадности и по правым, и по виноватым - вот в кого все мы тогда превратились. В тот жаркий весенний вечер 1977 года я впервые узрел вырвавшегося из бутылки джинна - а такое нечасто у нас узреешь! Я был ошеломлен и смят извращенным, хищным великолепием толпы - толпы способной проявить терпимость только к личностям совершенно определенного толка: провокаторам, поджигателям, истерикам, юродивым. Все остальные обладали единственным правом: раствориться без остатка в этой толпе А ведь в начале игры скорого взрыва ненависти ничего еще не предвещало. Тбилисское "Динамо" - потенциальный лидер чемпионата - принимало топтавшуюся в хвосте турнирной таблицы ворошиловградскую "Зарю". Тбилисцы в те годы находились на подъеме, и в их полном превосходстве над слабеньким соперником никто не сомневался. Мы предвкушали легкую и красивую победу наших кумиров. Но, как говорится, мяч круглый. Несмотря на все старания у динамовцев игра так и не пошла, и к исходу состязания на табло насмешливо сияли глупые обоюдные нули. Болельщики приуныли - еще бы, получаем жалкое очко вместо верных двух. И с кем делимся? С аутсайдером, которому надо было вбить минимум пять сухих мячей! Но время на исходе и, пожалуй, ничего изменить уже нельзя. Пора, пора домой. К пресному ужину, к постылой жене, к нудной тянучке. Ну все - хватит, пошли, не стоит драть глотку ради этих заcравшихся поганцев, им бы не мяч гонять, а забивать козла... Но вот, всякой логике вопреки, на последней минуте матча в воспаленных от обиды сердцах тысяч зрителей воссияла яркая искра надежды. Защитник Костава с мячом прорвался в штрафную площадку гостей и был сбит кем-то из оборонявшихся. Стадион вздрогнул и взревел, трибуны ликовали. Но на беду одновременно с падением игрока прозвучал и финальный свисток арбитра. Судья решительно воздел руки к небу, просвистел в свою дуду и стремительно зашагал к центру поля. Оставшиеся без пенальти и вероятной победы динамовцы понуро двинулись к раздевалке. Но разве мог свисток арбитра затушить возгоревшееся из той искорки пламя? Когда у малого ребенка отнимают игрушку - тот поднимает рев. Когда отбирают надежду, пусть незаслуженную, у десятков тысяч взрослых людей, те тоже начинают вести себя как малые дети - орут благим матом и кидаются искать виновных. Ревели все, и я, помню, ревел вместе со всеми, но игрушку возвращать нам не собирались, а силы у нас были совсем не детскими. Футболисты и судьи давно покинули поле, но мы стояли насмерть. И хотя голосовые связки подустали и рев вроде начал стихать, никто уже не спешил домой - к пресному ужину, к постылой жене, к нудной тянучке. И я тоже не спешил уходить, хотя и был тогда вполне доволен холостяцкой жизнью в Москве и аспирантскими страстями (мое присутствие на игре объснялось просто: началась пора отпусков и шеф на пару недель отпустил меня домой). Я чувствовал: стоит мне покинуть стадион и мои спина и затылок сгорят, испепелятся под гневными и презрительными взглядами остающихся, и, что самое главное, в те неповторимые минуты я всеми фибрами души ненавидел презренного судью. Итак, рев стихнул, и я тоже умолк - на миг показалось будто огромная, переполненная людьми чаша и вовсе замерла. Но затишье оказалось недолгим. Наверное все разом вспомнили что-то наболевшее и тщательно от себя скрываемое, но отнятую игрушку никто возвращать не собирался, и через минуту-две откуда-то из глубины чаши стал подниматься глухой, не предвещавший ничего хорошее зловещий ропот. Он нарастал как-то не совсем уверенно, волнообразно, но зато неотвратимо, и в конце концов превратился в рык. Рык раненого и растревоженного в своем логове зверя. И главное: народ расходиться не собирался. Игроки давно скрылись в раздевалке, судью вывезли с территории стадиона под конвоем, а народ не сходил с трибун. Стадион бесновался и рычал как разъяренный дракон. Дракон, рана которого на беду охотника смертельной не оказалась. Дракон, набирающий силы для мстительного прыжка. Запахло паленым. Почуяв опасность милицейские цепи начали стягиваться поближе к правительственной ложе. К чести своей должен сказать, что я довольно скоро пришел в себя. Минуту назад я был как все, а минуту спустя - уже нет. Я остыл, мне было наплевать и на судью, и на счет, - изменить-то все равно ничего было нельзя, но и уходить не хотелось: интересно стало до жути. Чем же все это закончится: падет ли раненный зверь от охотничьей руки, или же придет в себя и растерзает обидчика в клочья? Постепенно я вновь обретал хладнокровие и наблюдательность. И хотя мое внимание, как и прежде, было обращено в сторону зеленого поля, одновременно я не упускал из виду и того, что творилось у меня за спиной, там где тянулась межярусная перемычка на которую успели взобраться разные типы из тех, юродивых. Блюстителей порядка вблизи было видно, милицейские посты были сняты и переброшены вниз, на поле, и юродивые получили наконец желанную волю. Вот один из них, кривобокий, сутулый, и какой-то весь из себя подловатый, изо всех сил запустил в сторону нижней трибуны пустой бутылкой, которая наверняка раскроила череп какому-нибудь бедолаге, и задал стрекача. Вот второй, такой же молодец, как и первый, кинул в глубь чаши здоровенный камень и сиганул к лестничному пролету. Но что такое какие-то бутылки и камни, раскроившие черепа паре-тройке бедолаг! Что такое слабеющий стон зашибленного по сравнению с порывом народного гнева! Дракон угрожающе рычал и обстановка продолжала накаляться. Трибуны гневались, а внизу, на футбольном поле, в это же самое время происходили любопытные события. Так же как земная суша испокон веков манила к себе усталых морских странников, так и зеленое поле свободы властно притягивало к себе возмущенных любителей футбола. Вот один любитель, - не обремененный, вероятно, семейными заботами и окончательно утративший способность мыслить, - решился испить пьяный воздух свободы до дна. Вот он вспугнутой птицей выпорхнул из нижних рядов и помчался туда, вперед, к центру поля. Добежав до милицейского кордона он попытался прорвать его и бежать дальше, видно у бедняги совсем помутился разум. Два милиционера схватили его и поволокли обратно. Тот все пытался вырваться у них из рук и блюстители порядка свалили его на траву. Многоголовому людскому морю это очень не понравилось. В знак солидарности с задержанным любителем и до того кипевший от возмущения стадион и вовсе попытался выйти из берегов. Не успели нарушителя вывести с поля, как к центру что было духу помчался другой такой же помешанный и, понятно, разделил судьбу своего незадачливого предшественника. Кто уж помнил о футболе! Вечерело. Над трибунами продолжали ярко гореть мощные прожекторы, а рев раненного зверя продолжал грозно сотрясать густой сигаретный дым, серебрянным маревом зависший над переполненной чашей. Помешанных вокруг становилось все больше и больше. На гаревой дорожке показались облепленные пожарными в касках пожарные машины. Милицейская цепь еще теснее сплотилась вокруг правительственной ложи, но красные чудища пока угрюмо молчали и, кажется, никто не верил, что они тоже могут заговорить. Осмелевшие зрители широким потоком хлынули на поле, и удержу им не было. А я стоял зачарованный и смотрел на это диво сверху. На следующий день я узнал, что среди высыпавших на арену находился и мой друг-математик, человек в высшей степени рациональный, положительный и скромный, страстный любитель футбола. Он так и не сумел разумно объяснить мне, что за бесовская сила кинула его в пекло. Стражи порядка замерли у дальней от меня бровки, метеориты из камней и бутылок безостановочно падали людям на головы, и зеленая арена стадиона вся была усеена беспорядочно метавшимися по ней людьми. От этого захватывающего дух зрелища невозможно было оторвать глаза. Вот тогда то я по-настоящему понял, что это за мощь - мощь огромной толпы.