Бременский Адам и др. Славянские хроники - Адам Бременский

В это время император Фридрих объявил о созыве в Майнце торжественного и многолюдного хофтага, который состоялся на Троицу 1182 года от воплощения Слова, то есть в 36-й год его правления57. Там император посвятил в рыцари своего сына, короля Генриха58, и повязал вокруг его пояса рыцарский меч. Итак, туда явился весь цвет королевства и княжеской власти, все главные архиепископы и епископы, вся слава королей и князей, а также множество рыцарей, наперебой желавших угодить императору. Что касается изобилия, вернее избытка продовольствия, которое было свезено туда со всех земель, то его нельзя ни измерить, ни описать словами. Огромное количество вина, которое было доставлено туда с верхнего и нижнего Рейна, потреблялось там, как на пиру у Ассуэра, без всякой меры и согласно возможностям и желанию каждого. Что же касается великолепного и, как было сказано, неописуемого убранства, то я приведу здесь лишь одну малую деталь, на основании которой ты сможешь представить себе остальное. Так вот, там были возведены два больших и красивых здания, которые были снабжены изнутри жердями и сверху донизу заполнены курами и петухами, так что ничей взгляд не мог проникнуть сквозь них. Это вызвало удивление очень многих, которые с трудом верили, что во всех их областях есть столько кур. Обязанности стольника и кравчего, камерария и маршала исполняли исключительно короли, герцоги и маркграфы. Неподалёку от города, между Рейном и Майном, находилась большая равнина. Из-за городской тесноты и ради чистого воздуха император приказал построить там большую деревянную церковь и великолепный дворец, а также бесчисленное множество различных зданий, чтобы достойно провести там это торжественное собрание. И вот в самый день Троицы, когда наступил уже час процессии, император вошёл в церковь, а высшие понтифики и князья расселись перед ним, поднялся господин аббат Фульды59 и обратился к нему с такими словами: «Государь! Мы просим ваше величество выслушать нас!». «Я слушаю», - отвечал тот. И аббат продолжал: «Государь! - сказал он, - уже много времени прошло с тех пор, как епископ Кёльнский, который присутствует здесь, лишил Фульденскую церковь, или обитель, которой мы управляем по милости Божьей и благодаря вашей щедрости, некоторых положенных ей прав». «Докажите то, что вы сказали», - сказал ему император. «Так вот, -продолжал тот, - Фульденская церковь имеет дарованную ей древними императорами привилегию, согласно которой, когда бы ни проводился в Майнце генеральный хофтаг, господин архиепископ этого престола должен сидеть по правую руку от императора, а аббат Фульды - по левую. И, поскольку Кёльнский епископ уже долгое время ущемлял нас в этом праве, мы просим, чтобы сегодня благодаря вашему вмешательству он не занимал положенное нам место». Тогда император сказал архиепископу: «Ты слышал, что сказал аббат? Согласно его прошению мы просим тебя не портить нам сегодня наш праздник и не отказывать ему в месте, которое, как он уверяет, принадлежит ему по праву». В ответ на это архиепископ также поднялся и сказал: «Государь! Если угодно вашему величеству, то пусть будет так. Пусть господин аббат получит то место, которого он добивается, а я с вашего разрешения вернусь домой». Когда он уже собрался уходить, со стороны императора поднялся его брат, пфальцграф Рейнский60, и сказал: «Государь! Я вассал епископа Кёльнского, а потому справедливо, чтобы я следовал за ним всюду, куда бы он ни отправлялся». Затем поднялся граф Нассау61 и также сказал: «Я также с вашего разрешения последую за моим архиепископом». То же самое сказали герцог Брабанта62 и многие другие могущественные мужи. В ответ на это ландграф Людовик, который был вассалом аббата, сказал графу Нассау: «Вы славно сегодня послужили за свой лен». А тот ответил: «И послужил, и послужу ещё, если потребуется, как ныне». Итак, когда архиепископ поднялся, чтобы уйти, молодой король, видя, что возникла страшная смута, встал со своего места и бросился к нему на шею, говоря: «Я прошу тебя, о любезнейший отец, не обращать нашу радость в печаль!». Император также просил его не уходить, говоря: «То, что было сказано, мы сказали в простоте нашего сердца, а вы сразу же в гневе хотите уйти? Не делайте этого зла и не тревожьте наше спокойствие жестокой смутой». А архиепископ отвечал: «Не думал я, что вы на глазах у князей захотите нанести мне такое оскорбление. Я состарился у вас на службе, а о битвах, которые я вёл ради вас, не щадя моей жизни, свидетельствуют мои седины. Более того, я -увы! - перенёс множество тягот и душевных потрясений и никогда не жалел ни себя, ни своего имущества ради чести империи. Вы видели мою преданность в Ломбардии, испытали верность моей души при Александрии и наблюдали, что я не раз, но многократно делал при Брауншвейге. Поскольку во всех этих делах я никогда не был вторым, меня удивляет, почему сегодня вы решили предпочесть мне этого аббата, чья дерзость вызывает у меня сильное подозрение против вас самих, ибо он, если бы не чувствовал вашего желания меня унизить, никогда не поднял бы против меня своей пяты. Нынче же, если вам угодно, пусть кресла будут расставлены по старому обыкновению, и если он опрокинет моё кресло, то пусть без всяких возражений то же самое случится с ним и у Всевышнего». Надо сказать, что кёльнцы предчувствовали дерзость со стороны этого аббата и потому явились на хофтаг с 4604 вооружёнными мужами. Тогда император поднялся и сказал: «Мы заявляем о нашей полной невиновности в том, в чём нас обвиняют. Однако если вы по-прежнему сомневаетесь, то мы готовы тут же, без колебаний, очиститься от этого обвинения клятвой». И протянул руку, словно собираясь возложить её на мощи. Эти слова успокоили дух архиепископа, и он сказал: «Хватит. Вашего слова мне вполне достаточно. Однако тем, кто был причиной этой смуты, очиститься от подозрения будет не так легко». А император сказал аббату: «Вам следует воздержаться от той справедливости, которую вы требуете, и уступить архиепископу более высокое место». Итак, ссора улеглась, император был коронован и прошествовал вперёд вместе с императрицей и коронованным сыном. А аббат не без стыда занял более низкое место.

Горе тебе, о гордыня, рождённая на небе, но вместе с твоим родителем, дьяволом, низвергнутая на самое дно бездны! И чем выше был твой взлёт, тем глубже падение. Ты произошла от дурного побега и, благодаря зависти дьявола заразив наших прародителей, попала на землю. А ты, дьявол, приготовил себе престол в северных краях, но я думаю, что ты отнюдь не стремился к материальному престолу, но, удалившись от Божьей любви и упорствуя в холоде злобы, тем самым воздвиг себе трон над сынами гордыни, чей взгляд надменен, чей Бог - чрево63, которые не помышляют вместе с апостолом о горнем64, но лишь о земном и умышляют зло в коварстве своего сердца65. Но на что тебе духовенство? На что тебе те, которые исповедуют веру, занимают различные церковные должности и называют себя слугами Божьими, а также те, которые исполняют обязанности священников и, по-видимому, со всей святостью и праведностью служат Господу? Горе, горе твоей дерзости, которая многих из них ввергла в погибель! Не удивительно, что ты, не сумев выстоять против Всевышнего, пылал столь яростным гневом против Его членов, когда подобно молнии падал с неба. За это Бог сокрушит тебя в конец, изринет тебя и исторгнет из жилища своих избранников и корень твой из земли живых66. Неужели тебе мало того, что ты уже наделал, раз ты дерзаешь нападать даже на стадо монахов, заставляя их жить честолюбиво? И они, не желая нести кроткое иго Христово и его лёгкое бремя, охотно принимают твоё иго и, предаваясь обжорству и пьянству, проводят жизнь в гордыне и плотских утехах, постоянно позоря себя перед Богом. Горе тебе, Левиафан! Ты поглощаешь реку и, не удивляясь, до сих пор уверен в том, что Иордан польётся тебе в рот, Иордан, говорю я, не только крещёных, но и праведников, то есть монахов, которые, как кажется, всё оставили ради Христа. Однако когда они, желающие обрести за это вечную жизнь, соглашаются с твоими пагубными нашёптываниями, то, повернувшись назад, теряют всё. Ибо, с одной стороны, благочестивое одеяние, которое они носят и за которое получают почёт от людей, не позволяет им полностью посвятить себя миру, а с другой, помышляя о земном и думая о плотском, они в своих мыслях оказываются виновными перед Богом и тут же теряют земное, к которому так стремятся, и уже не находят небесного, которого также, по-видимому, домогаются. Этот Левиафан искушает их с тем большей энергией, чем больше они, по его мнению, отдаляются от него благодаря исповеданию веры и достигают духовного единства с Богом. Ибо как он прежде открыл глаза первым людям посредством страсти, так теперь стремится к ещё более желанным вещам, ибо его манит особая приманка, а именно, - о ужас! - жизнь духовенства, которая иногда начинается с невинности, но в то время как должна обрести совершенство, напротив, склоняется к разврату, и которая тем ароматнее для него, чем более славен священник своими добродетелями. О, как тяжело мне это говорить, ибо в то время как я говорю о чужой жизни, не осуждая, но сочувствуя, я порицаю самого себя, не раскаиваясь и не боясь слов апостола: «Дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным»67. Что же дальше? Молчать мне или говорить? Совесть призывает меня молчать, но любовь, которая не может держать связанным слово Божье, побуждает говорить. Итак, я буду говорить, чтобы, осуждая чужое, краснеть за своё. Так вот, чем была некогда жизнь монахов, как не чистой невинностью, дорогой справедливости, образом жизни и райской тропой? Ибо она - союзница ангелов, спутница апостолов, радость мучеников, слава исповедников, венец дев. Ей учил Предтеча Господень Иоанн, первым ведя жизнь иеремита, её укрепил Христос, постясь в пустыне, а хор иеремитов прославил её знамениями и добродетелями и распространил по всему миру неисчислимое множество монастырей. Когда о ней узнали правители, то превознесли сверх меры и, ценя выше золота и топазов68, с невероятной щедростью наделили монахов множеством владений. Однако владения росли, а благочестие исчезало. Ибо от обилия земных благ монахи стали жить по-мирски и даже думать по-светски. Охладела любовь69, и на смену ей пришла тяга к миру. Там, где открылись ворота высокомерию, не было места благочестию. Смирение не могло остаться, ибо его изгнала властность. Те, кому вообще не следовало бы иметь собственности, начали зариться на чужое. Так вышло, что осталась лишь видимость благочестия, а справедливость полностью покинула их. О монах! Напрасно ты носишь своё благочестивое имя, ибо ты следуешь по пути суеверия! Ты признаёшь устав, но с какой совестью ты читаешь и понимаешь то, что там написано, когда всё делаешь наоборот? Ведь он призывает восходить вверх по ступеням смирения, а ты спускаешься вниз по ступеням высокомерия. Устав призывает приносить пользу или работой рук, или молитвой, или богослужением, а ты предаёшься праздности, обращаясь к странностям. Он учит, что спасение можно достичь прежде всего послушанием, ты же, напротив, полон возражений. О послушании любви тебе ничего не известно, зато ты послушен собственным прихотям и нужде. Ибо в первом случае послушание в трудных и суровых обстоятельствах оказывается ради самой любви, согласно сказанному: «Я пришёл не для того, чтобы творить волю мою, но волю того, кто послал меня»70. А во втором случае, если приказание соответствует его воле, он признаёт власть отдавшего приказ; если же нет, то не повинуется, если только не вынужден к тому необходимостью. Ты слышатель слова, а не исполнитель71. На что ты уповаешь? Закона ты не соблюдаешь, но, словно иудей, отдаёшь предпочтение внешнему виду и тонзуре. Поэтому я опасаюсь, что всё, что ты делаешь, ты делаешь скорее из лицемерия, нежели из любви к правде. Ибо ты хочешь скорее казаться монахом, нежели в благочестии проповедовать, и не боишься прогневить Бога, который один судит праведных и нечестивцев. Ты забыл о том, что было им сказано в Евангелии: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её»72, а также: «Если кто хочет идти за мной, отвергнись самого себя»73. Однако ты, отвергнув самого себя, вопреки Христу опять-таки следуешь за самим собой. Отвергнув человека, ты следуешь за человеком же, который тащит тебя, побеждённого и связанного законом греха. Но обратись наконец ко Христу и скажи ему: «Восстань, Господи, чтобы не возобладал человек!». Садись на последнее место и веди себя скромно, чтобы звавший тебя, подойдя, сказал тебе: «Друг! Пересядь выше». Тогда будет тебе честь пред сидящими с тобой74 не на пиру у земного императора, но у царя небесного. Ибо всякий возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится75.