Проклятая война - Людмила Сурская

Война встретила меня здесь грудами развалин, торчащими к небу стенами с закопчёнными глазницами окон. Разбитыми машинами, горящими танками, трупами и перевёрнутыми трамваями и едким сизым дымом… Даже не верилось, что когда-то снова начнётся нормальная жизнь на этой разрушенной и сожжённой до пепла земле. Мне было страшно, но я привыкла. А вот как привыкнуть к той мерзости, что творил мой муж и эта молодая дрянь я не знала… Но это тоже была война… Раны войны… Мои раны… В первый же день прилёта он принёс мне маленький пистолет. Вальтер. Пистолет меньше моей ладони. Никелированный. Не веря своим глазам, я всё же взяла в дрожащие руки, тёплое от его руки оружие. Промурлыкал:- "Вспоминаешь?" Я прикрыла ресницы. Конечно, вспомнила, как просила его обучить, как ползла под подводами… Кивнула. Но он всё равно повёл в рощу и сначала показал, где предохранитель, приказал отвести затвор, патрон нырнул в ствол. Прицелилась, нажала курок — выстрел. Он смеётся и целует меня в губы — молодец! И вот сейчас я расстегнула кобуру. Достала его. Зажала в ладошке. Только один выстрел и для меня не будет никаких больше проблем. Люлю исчезнет. Не будет ни боли, ни слёз… Нет-нет — это удел слабых. Грех! Я поборюсь.

Дел и забот было не счесть- наступали, так что голова его забита была совершенно не "воробушком". Он и думать забыл об истории с её беременностью. И про неё зрело огромное желание не вспоминать. Рутковский вдруг понял, что вся его эта тайная затея… ударит рикошетом по семье. Юлия с Адой непременно узнают об этом и будут страдать. Когда, получив Галкино письмо с настоятельной просьбой приехать, он появился там, с решительным видом объясниться и поставить точку, то был поражён "радостной" новостью о том, что ему светит стать отцом. "Воробушек" объясняясь плакала и, оправдывая свой поступок, рассказывала озадаченному Рутковскому, что любит его так сильно, что решила оставить от их любви память, его кровиночку. Косте это ничем не помешает. Она ничего не просит у него. Только этого ребёнка. Это для неё такой подарок. Она никому не скажет. Никто не узнает. Даже ребёнок, кто его отец знать не будет. Это будет только их тайна. Да и ему никогда не напомнит о себе. Исчезнет с его пути… Вот такая у неё сильная к нему любовь. Он не ответил, конечно. Впрочем, как обычно.

Она молода и не знала того, что мужчины никогда в таком вопросе не принимают решение и всегда дают задний ход, вешая ответственность на женщину. Даже очень сильные.

Рутковский слушал и не понимал. Честно говоря, был в растерянности от всего этого. Он смутно представлял себе последствия. Сейчас ему было точно не до того. Чувствовал, что ребёнка ему навязывают, причём беспардонно, грубо. Такой оборот им уже не планировался и, тем более, он теперь его не желал. Он находился между небом и землёй, с ужасом ожидая, когда Юлия с Адой узнают об этом. Как тогда быть он не знал. В голове варилась каша. От — ему это не было нужно и ни к селу, ни к городу объявившийся ребёнок опять кидал его в сложности, до — неужели в него можно влюбиться до такой степени, что пойти на такое. Женщины как-то по — особому устроены, у них другие понятия любви. К тому же всё поздно, ничего уже не изменить… или можно и она прикидывается? Но, как бы там не было, для него такой поворот ничего не значит. Для себя он всё решил и с той дороги не свернёт. Впервые он сошёл до ругани. И настоятельно пригрозив избавиться ей от проблемы, хлопнул дверью. Он боялся Юлии. Этот страх вязал язык. Их разговорам словно нечто такое мешало. Он знал, конечно, про то "нечто". Они сидели бок о бок и молчали, но это молчание кричало обоим о том невысказанном. Он знал, что она читает его мысли, и поэтому опускал глаза, стараясь поскорее от неё ускользнуть. Как это невыносимо тяжело: желать с ней быть рядом и не мочь. Когда, когда уж это всё кончится?!… Раз уж совсем было собрался покаяться, но она вдруг тихо и твёрдо произнесла: — "Я устала". Он обрадовался, что неприятный разговор откладывается и не заметил в её словах отчуждения. Да, дорого бы он теперь дал, чтоб вернуть всё в исходное положение. Но время не играет в такие игры. Поэтому и сегодня, не заезжая домой, сейчас он не мог смотреть жене в глаза, поехал в штаб.

А война откатывалась на запад. Он ехал опять на передовую. За окном мелькали выжженные сёла и изуродованные боями поля. Но мир вдохнул в них жизнь. Он откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Посидел так с минуту не думая ни о чём, а потом — завертелось. Так хотелось, чтоб семья была рядом. Но это не сняло напряжение, а добавило забот. Естественно, всё время боялся за них. А тут ещё эта связь… Если честно, то к "воробушку" не тянуло, может только немного, как к привыкшей вещи. Оно и понятно, была год под боком. Заезжал редко, по её просьбе, скорее, чтоб не обидеть. "Попользовался и бросаю. Бесчеловечно, жестоко с моей стороны", — гнётом лежало на душе. "А ведь обещала отпустить по первому же требованию", — горько подумал он. И было-то за месяц раза три. Чувствовал себя от этого не совсем ловко. Если б чувство вины не допекало, беды можно было избежать. И эта старая безрассудная идея иметь сына не имела бы почвы под ногами… Загорелся не подумав о семье. Теперь пятиться приходится, а она ни в какую. Шантаж. Надо было отрубить и всё, не было бы глупых идей и сегодняшней проблемы с беременностью. Теперь, схлопотав "сюрприз", кататься приходится чаще. "Она мне никто, но уже требует, принуждает, заставляет. Неужели она надеется, что я оставлю Люлю… Нет, нет губить свою душу ради неё я не намерен. Никак не должен позволить себе допустить роковой ошибки. Ума не приложу, что делать…" Он был в невообразимом волнении. Клял себя, что сам залез в петлю. Два раза упрашивал сделать аборт — ни в какую. Знал твёрдо: оставлять ее рядом с Юлией и Адой нельзя. Поэтому, решив отправить её домой, наезжал с уговорами ещё и по этой теме. Но девчонка была неумолима. Её нежелание уезжать, крутило ему руки. Шума поднимать не хотелось. Он решительно не понимал, почему она упорствует. Что беременной и с маленьким ребёнком делать в обозе? Уехала бы полбеды. А что теперь? Сказать Юлии не решится, пороху не хватит. Боялся, это сразу разрушит тот чудесный семейный мир, что воцарил с их приездом к нему, без него он уже не представлял своей жизни здесь, а дочери и заикнуться не посмеет. На кой чёрт такой балаган нужен был? Может всё-таки сделать "явку с повинной" и сказать жене самому? Слух непременно дойдёт до Юлии и Ады, что тогда? Она и так ему поставила рубеж — конец войны. А, узнав про эту историю, Юлия никакого конца дожидаться не будет. Нет, этого он точно не переживёт. Уж лучше стоически молчать, держаться и ждать пока кривая не вынесет. Уедут, только он их и видел. Стоп! Не паниковать. Они обе служат и так им просто от него не отделаться. Это дезертирство. Но они могут выйти с рапортом перевода на другой фронт. Это конец, полезут ещё на передовую… К тому же, его надежда в том, что жена его любит. А это чувство перевешивает многое. Она его судьба. Надо суметь удержать. Попытаться решительными действиями. Какими? Остаётся надеяться. Хотя надеяться приходится лишь на чудо… Было бы недопустимо потерять такую женщину, как Люлю. Он вытащил пачку сигарет из кармана. Щёлкая зажигалкой, понял, что у него дрожат руки. "Ох! Зачем я влез в эту канитель, кто б мне сказал? Люди думают, я к ней нежничать гоняю, как бы не так, кататься приходится выруливать ситуацию. Наверное, со стороны непонятно и смешно. Я бы сам посмеялся, если б это не касалось лично меня. Водитель, видя, что я нервничаю, смотрит на меня с жалостью. Вот, мол, мыкается бедный мужик между двух баб, а всё совсем не так. На кой чёрт она мне нужна. Я и близко к ней не подхожу, одни уговоры. Придурок, называется пожалел…"