Затаив дыхание - Адам Торп

— Чудесная погода, только немножко тяжеловата для меня, — порой говорит она.

В соседней одиночной палате иссохший старик каждые две минуты, как заводной, издает вопль. Это единственное, на что он еще способен. Подымается на кровати и, содрогаясь всем телом, истошно и надсадно кричит, словно его режут. Дверь в его бокс не закрывают никогда.

— Бедняга, — говорит мать Джека. — Мне его так жаль.

Вернувшись домой, Джек обычно либо правит «Воды опасного путешествия», либо идет в парк и там во время прогулки пытается мысленно выстроить всю партитуру. У него разболелась поясница, он с трудом сидит в своем ортопедическом кресле, по-прежнему злоупотребляет винной жвачкой, а главное — чувствует себя скверно: мучается тревогой и унынием. Он вернул в партитуру взрывоподобный гром литавр, но теперь их звон выражает внутренние терзания. В определенный момент без литавр просто не обойтись. Под теплым ветерком деревья роняют листья, приводя в замешательство белок. Вдруг в ушах у Джека явственно зазвучала бархатистая виолончель во второй позиции на струне до, и он заново переписал вступление.

В пятницу вечером, едва Милли приехала с работы, у калитки возник Эдвард Кокрин с бутылкой «Боллинджерз» в руках. Милли пригласила его войти. Джек сидел под сливой в дальнем углу сада и читал биографию Моцарта. Марита готовила популярное в Венесуэле блюдо, так что в кухне Джеку делать было нечего. При виде шагающего по газону Эдварда он закрыл книгу, но не встал ему навстречу. За последнее время неприязнь к соседу обострилась и приобрела иную окраску: теперь для Джека размазанная собачья какашка и то предпочтительней Кокрина.

Стоял последний день сентября, но лето этого явно не замечало: какая разница, облетают листья или нет.

— К чему это ты?

— Я нынче пью одно шампанское, — объявил Эдвард.

Милли подтащила два стула. Она свято верит, что соседа должно любить, какой бы он ни был.

— Нам нужны фужеры, Джек.

— Что ж ты не захватила их по дороге?

— Это упрек?

— Нет-нет. Я сам их принесу.

— Погожу открывать, — сказал Эдвард. — Хотя чертовски хочется выпить.

Марита что-то напевала на испанском. Из кухонного люка долетали аппетитные запахи. Вентилятор самозабвенно хрипел; Джек должен был еще год назад позаботиться о смене фильтра. Он осторожно достал из буфета фужеры, внимая их хрустально-чистому погребальному перезвону. Потом вышел на лужайку и вдруг услыхал громкий стук. Это стучит его собственная кровь, непривычно отдаваясь в ушах.

Эдвард ловко открыл бутылку и разлил по фужерам искрящуюся пенную жидкость: сказывался его немалый опыт по этой части. Недвижный воздух прорезала сирена охранной сигнализации, пронзительным воем звавшая хозяина машины.

— Выпьем за женщин, вино и песни, — провозгласил Эдвард.

— За невообразимо уверенных в своем превосходстве мужчин, которые приносят шипучку, — парировала Милли.

— Будем здоровы! — сказал Джек. — Выпьем за изменение климата — благодаря ему мы здесь и сидим.

— Про-шуу тебя, — протянула Милли.

— И за любимых, которых сейчас нет с нами, — шмыгнув носом, добавил Эдвард.

Все выпили до дна.

— Есть от нее вести? — спросила Милли.

Эдвард отрицательно покачал головой и повернулся к Джеку:

— Мне бы адресок твоей крали. Да побыстрей.

— Моей крали?!

— Той эстоночки. Она же наверняка на мели. Если не на панели.

— На панели? — снова эхом отозвался Джек.

— Ты давай не тупи. Кстати, читал про ее соотечественницу, эстонскую поблядушку? Она думала, что выходит замуж за двадцатидвухлетнего мульёнера из Суррея, а он, видать, гол как сокол. Беднее бедного. Снимает вонючую квартиренку. Денежки-то на меха и брюлики профукала, а как осталась ни с чем, своего муженька ножом и саданула. Нечаянно, говорит. Забавная история.

— Не читал, — буркнул Джек.

Милли внимательно разглядывала свой фужер.

— Учтите, ребята, я в фокус-группу не вхожу, — продолжал Эдвард. — Мне только-только сорок стукнуло, болтаюсь один по дому, точно горошина в жестяной банке, вот-вот стану разведенным холостяком, деньги зарабатываю страшенные, не считая премиальных. Как тут быть? Предположим, захотелось мне забежать к соседу потренькать на пианино. Ну, ты кивни хотя бы, что тебе, жалко, что ли? Сделай милость. Старая Европа знакомится с Новой Европой. В таком вот духе.

У Джека свело шею. Пытаясь расслабить мышцы, он проговорил:

— У нее уже кто-то есть. Банкир из франкофонной Канады.

— Блин! — с досадой воскликнул Эдвард. — А я на нее всерьез запал. Даже ахнуть не успел. Прямо любовь с первого взгляда.

— Банкир из франкофонной Канады? — переспросила Милли.

Джек сам не понимал, с чего он это брякнул.

— Да, — подтвердил он, — зовут Рауль. Канадец — франкофон. Постоялец гостиницы, в которой она работает. Несколько месяцев назад там проходил какой-то конгресс, а она обслуживала фуршет, резала и подавала ананасы, тут они и познакомились. Он знает три языка и обожает Арво Пярта.

Эдвард и Милли во все глаза смотрели на него.

— А еще Флобера, — мстительно добавил Джек. Каждая новая деталь его затейливого рассказа придавала ему сил. — Особенно та сцена с застрявшими в шпорах листьями папоротника. Из «Госпожи Бовари».

— Ого, сколько ты о нем знаешь, — заметила Милли.

— Вот черт! — подосадовал Эдвард. — Я-то думал, ей хоть кто сойдет, — такой у нее был вид на крыльце.

— Какой еще вид?! — взъярился Джек. Он готов был навалиться на соседа и, как в фильме «Зомби по имени Шон», вырвать ему горло. Недаром же это кино он пять раз смотрел.

— Будто она изголодалась по любви, — пояснил Эдвард, — само собой, при условии, что к нежному чувству прилагается большой толстый кошелек — на черный день.

— Сам ты большой и толстый, — устало вздохнула Милли. За целый день ей не удалось сбыть ни единой фотоэлектрической панели.

— Не уверен, что твои соображения, Эдвард, пришлись бы ей по вкусу. У нее, наверно, тоже есть гордость и чувство собственного достоинства.

— Брось, Джек. Телка, блин, просто обалденная. У него самого слюнки текут, только он помалкивает, — уже слегка заплетающимся языком сообщил Эдвард, наклоняясь к Милли.

— Пора бы уж повзрослеть, Эдвард, — промолвила Милли, не сводя глаз с зеленой изгороди.

— Не могу. Мой отец покончил с собой, когда мне было четырнадцать лет.

— Что?!

Эдвард обвел их взглядом, полным самодовольного торжества.

— Я вам разве не говорил? Повесился на крюке в гараже. По легкомыслию спустил все денежки. А я тогда был в частной школе. Веллингтон-скул [122]. Мне наставник сообщил. Я жутко расстроился: из-за чертовых похорон пришлось пропустить отбор для игры в «пятерки» [123]!