Обширней и медлительней империй (сборник) - Урсула Ле Гуин

– Нет, – сказал ей отец, – это не ожерелье, посмотри-ка! – Он торжественно и осторожно приподнял загадочный предмет за нитку, соединявшую кольца, и все это вдруг ожило словно само собой, стало вращаться, и невидимые воздушные сферы, описываемые проволочными петлями, были как бы заключены одна в другую, а стеклянные бусинки восхитительно сверкали в свете лампы.

– Ой как красиво! – восхищенно воскликнула девочка. – Что это?

– Это обычно вешают под потолком… Там у вас, случайно, гвоздика нет? Ладно, крючок для пальто пока тоже подойдет, а потом я принесу гвоздик и вобью повыше. А ты знаешь, Садик, кто это сделал?

– Нет… Ты?

– Она. Твоя мама. Это она сделала! – Он повернулся к Таквер. – Это мой самый любимый мобиль, тот, который над письменным столом висел. Остальные я отдал Бедапу. Мне не хотелось оставлять их той мерзкой старухе – как там ее звали? Этой матушке Зависть из комнаты напротив.

– А, Бунаб! Я о ней и забыла, уж несколько лет совсем не вспоминаю! – Таквер расхохоталась. Она смотрела на мобиль так, словно боялась его.

Садик застыла, не сводя с него глаз, а он медленно поворачивался, стремясь обрести некое равновесие.

– Вот было бы здорово, – сказала она наконец осторожно, – если б можно было хотя бы на минутку разделить это со всеми! Я бы взяла его в нашу спальню и повесила над своей кроваткой… Один только разик хотя бы!..

– Я сделаю такой для тебя, малышка, обязательно сделаю! И он будет висеть у тебя над кроваткой каждую ночь.

– Ты правда умеешь их делать, Таквер?

– Ну во всяком случае, раньше умела. Наверное, один-то для тебя уж как-нибудь сделаю. – В глазах Таквер стояли слезы.

Шевек обнял ее за плечи. Оба были напряжены до предела. Садик спокойно и рассудительно посмотрела на них, сжавших, стиснувших друг друга в объятиях, и вновь вернулась к созерцанию медленно вращавшихся «Незаселенных Пространств».

Оставаясь по вечерам одни, они часто говорили о Садик. Таквер, пожалуй, действительно чересчур много внимания уделяла дочке, даже в ущерб личной жизни, ее чрезвычайно сильное чувство здравого смысла заглушил материнский инстинкт. В целом это не было естественным для женщины-анаррести: ни соперничество, ни опека не являлись сильными мотивами их жизни. Таквер рада была наконец поделиться с кем-то своими тревогами и отчасти избавиться от них. В первые ночи большей частью говорила она, а Шевек слушал ее исповеди, как мог бы слушать музыку или говор ручья – не пытаясь ответить. Он давно уже отвык говорить помногу. За эти четыре года он утратил вкус к нормальной дружеской беседе, и Таквер освободила его из этого молчания, она всегда умела делать это. Впоследствии именно он говорил больше и всегда в зависимости от того, что именно она ему ответит и как прореагирует на его слова.

– Ты помнишь Тирина? – спросил он однажды.

Было холодно, уже наступила зима, и в их комнате, находившейся дальше других от котельной, всегда не хватало тепла. Они собрали обе постели в одну и, укутавшись, как коконы, укладывались рядышком, поближе к электрокамину. Шевек еще надевал старую теплую, множество раз стиранную рубашку, чтобы не застудить грудь: он любил разговаривать в кровати сидя. Таквер, которая всегда спала голышом, исчезала под одеялами, укутавшись до самого носа.

– А что сталось с нашим оранжевым одеялом? – поинтересовалась она, не отвечая Шевеку.

– Ах ты, собственница! Я его там и оставил.

– Матушке Зависть? Как это печально! Я вовсе не собственница. Я просто несколько сентиментальна, а это было первое одеяло, под которым мы спали вместе.

– Нет, не первое. Мы, должно быть, все-таки пользовались каким-то одеялом – в горах Не-Терас, помнишь?

– Нет, если оно у нас и было, то я его совершенно не помню, – засмеялась Таквер. – А кто это – тот, о ком ты только что спросил?

– Тирин.

– Нет, не помню.

– Ну, из Северного регионального, такой темноволосый, курносый…

– Ой, Тирин! Ну конечно! Я просто думала об Аббенае.

– Я его встретил там, на юго-западе…

– Ты встретился с Тирином? Ну и как он?

Шевек некоторое время молчал, разглаживая пальцем какую-то складочку на одеяле.

– Помнишь, что Бедап нам о нем рассказывал?

– Что он продолжал соглашаться на всякие дурацкие назначения и мотаться по разным районам? А потом оказался на острове Сегвина? И Дап говорил, что вроде бы потерял его след?

– Ты видела ту пьесу, которую он поставил? Ту, из-за которой у него начались неприятности?

– Видела. Во время Летнего фестиваля, уже после твоего отъезда. Но я ее почти не помню, это так давно было… По-моему, пьеса так себе, довольно глупая. Сам-то Тирин был умница, а пьеса получилась глупая. Там еще речь шла о каком-то уррасти… И этот уррасти вроде бы спрятался в цистерне с гидропоникой, чтобы на грузовом корабле полететь на луну, и в пути дышал через соломинку, а питался корешками растений. Полная чушь! В общем, он нелегально пробрался-таки на Анаррес и все бегал повсюду, пытаясь что-то купить, что-то продать, и все время крал и прятал золотые самородки, пока их у него не собралось столько, что он уже и ходить не мог. И тогда он построил какой-то дурацкий дворец и назвал себя Властелином Анарреса. Там еще была ужасно смешная сцена, когда он и одна женщина хотели заняться сексом и она уже разделась и была совершенно готова, но он сказал, что между ними ничего не может быть, пока он ей не заплатит – все теми же золотыми самородками, которые ей, естественно, были совершенно ни к чему. Она, голая, шлепалась на постель и пыталась соблазнить его, а он вскакивал как укушенный, хватался за это золото и вопил: «Нет! Я не должен! Это аморально!» Бедный Тирин! Он был такой смешной, веселый и всегда такой живой!

– Он сам играл того уррасти?

– Да. И был просто великолепен.

– Он показывал мне эту пьесу. Несколько раз.

– Где ты его встретил? На Большой Равнине?

– Нет, раньше, еще в Элбоу. Он был уборщиком на заводе.

– Он сам выбрал такую работу?

– Вряд ли. Не думаю, чтобы у Тира вообще была возможность что-то выбирать… Бедап всегда был уверен, что Тирина силой отправили на Сегвину на принудительное лечение… Не знаю. Только когда я встретил его – уже через несколько лет после Сегвины, – он… В общем это был совершенно конченый человек.

– Ты думаешь, с ним на Сегвине что-нибудь?..

– Я не знаю. Я всегда считал, что такая лечебница должна действительно быть убежищем для больных людей, спасать их от стрессов, помогать им… Если судить по публикациям Синдиката психиатров и невропатологов, они в высшей степени альтруистичны… Сомневаюсь, чтобы Тирина сломали именно там.

– Но тогда что же так на него подействовало? Неужели только то, что он не нашел для себя подходящей работы?