Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

— Постарайся уснуть. Все будет хорошо, — успокаивает он.

Но я не сплю. И он не спит. С грохотом проносится под окнами первый грузовик. Шуршит метла дворника. Гулко цокают каблуки. Оживает улица. Наступает утро.

Утром первая прихожу на работу и уединяюсь в своем кабинете. Хочу набросать на бумагу продуманное за ночь выступление. Открываю окна. Свежее утро с отдаленным запахом и гулом моря. Грохот поезда, долгое грохочущее движение состава, заслонившее гул прибоя. И снова — море. Девочка во дворе, остановившаяся, чтобы поправить гольфы. Ее чистый голосок: «Мама, подожди». Нетерпеливое движение матери, которой некогда ждать. И снова поезд, как вечное движение, вечный путь, вечная дорога.

Люблю тебя, мой город!

Как чисты мысли, овеянные свежестью твоего утреннего ветерка. Как легок и быстр по белому полю бумаги остро отточенный московский карандаш. Как хорошо думается, дышится, пишется под твой несмолкаемый трудовой ритмичный гул под окнами редакции.

Но… в коридоре осторожные неуверенные шаги. «Наверное, Марина. И принесла же ее нелегкая так ране», — с раздражением думаю я о своей секретарше.

Шаги затихают у моей двери. Я настораживаюсь. Наверное, то же самое чувствует заяц, который только что был так уютно спокоен в своей норке, но приближение — запах, шаги охотника — и покоя как не бывало.

Робкий стук в дверь.

— Да входи же! Открыто! — раздраженно кричу я, жалея, что не закрылась на ключ.

Но в дверях вовсе не Марина, а незнакомая женщина. «Этого еще не хватало», — думаю я.

— До начала рабочего дня еще двадцать семь минут, — говорю я сухо. И ставлю пресс-папье на свои бумаги, которые сразу зашелестели от сквозняка.

— Извините, — смущается женщина. — Мы боялись, что потом у вас будет много народу. Мы только хотели подарить вашей редакции вот это… в честь Международного дня женщин… работа моего мужа. — И она протягивает мне какой-то большой плотный предмет, завернутый в бумагу.

Тут только я замечаю в глубине коридора мужчину. Встретившись со мной взглядом, он молча и сдержанно кланяется.

Молодая женщина высвобождает подарок из бумаги. Я вижу чеканку. Я смотрю на нее, и передо мной оживает картина моего далекого детства: я вижу, как мама подводит отцу коня. Конь нетерпеливо перебирает копытами. Он горяч и дерзок, этот прекрасный конь с дымящимися раздувающимися ноздрями. А мама… мама покорна и грустна. Она прячет глаза, чтобы отец не заметил ее слез. Ее рука задержалась в гриве коня, словно она боится — вот отнимет руку — и конь умчится, унося на спине всадника — моего отца. А пока отец не вскочил в седло, пока шелковистая грива коня путается в ее пальцах, еще можно удержать их — и коня, и всадника, вдруг еще можно все изменить…

— Какая замечательная чеканка, — говорю я и невольно протягиваю руки к коню. Но моя ладонь касается холодного металла. — Спасибо вам, — и я растроганно смотрю на автора работы. Что-то в его лице кажется мне странным. Какая-то напряженность и то, что он, как школьник, все время смотрит на губы своей спутницы, словно ловит каждое ее слово. Но мне некогда вникать в эту странность, и я снова и снова любуюсь чеканкой.

А молодая женщина, радуясь, что подарок понравился, становится разговорчивой и откровенной.

— Знаете, моему мужу лучше всего удается этот сюжет. Понимаете, он очень любит коней. Когда я в первый раз увидела его чеканку в магазине сувениров, я влюбилась в нее, ну и, конечно, в автора… А потом мы поженились. Так что, если бы не эта чеканка… Вы, конечно, заметили, что мой муж немного странный. Это, это… оттого… — голос ее, только что оживленный, гаснет, срывается, она смотрит на меня беспомощными, жалобными глазами.

— Не надо, не надо ничего говорить, — испуганно отказываюсь я.

Но я чувствую, что, несмотря на боль, а может быть, именно из-за нее ей хочется высказаться, поделиться, выплеснуть из сердца и горе и радость, которые внес в ее жизнь этот человек.

ГЮЛЬСАРЫ

Загидат обошла все магазины подарков. В «Дагестане» и «Антике» рассматривала изделия из рога, держала в руках коньяки в изящных упаковках. Но все это уже примелькалось и потому не радовало глаз. Хотелось найти что-то необычное, нестандартное.

Тем более что это первый в ее жизни подарок мужчине, да еще ко Дню Советской Армии. В их большой семье, где она была третьей из шестерых дочерей, не принято было отмечать праздники подарками. В школе они под диктовку учительницы писали поздравительные открытки, а дома мужчины солидными кружками выпивали бузу, произнося длинные тосты.

Отец ее был простым колхозником, а мать дояркой. Но две старшие ее сестры уже кончали институт. А теперь и Загидат — студентка медицинского.

Город открыл Загидат много нового. Оказывается, он, как и аул, имел свои традиции. И одной из них были подарки к праздникам. Загидат полюбила эту предпраздничную суматоху, когда в магазинах не протолкнешься, а в общежитии все показывают друг другу сувениры, полученные в подарок или приготовленные для подарка. К Восьмому марта Загидат получала от парней их курса забавных зверушек, вырезанных из дерева или выточенных из кости. К двадцать третьему февраля вносила деньги в общую копилку — для подарков парням.

Но индивидуальный подарок, который ей предстояло самой выбрать и самой подарить, она покупала впервые. Дело в том, что недавно у нее появился друг.

А случилось это из-за сапожек. Старых изношенных сапожек, со стертой и потому скользкой подошвой, перешедших к ней от старшей сестры.

Зима в этом году выдалась на редкость неустойчивой: то мороз, то оттепель: улицы и дворы Махачкалы превратились в сплошной каток. Каждая сводка погоды кончалась словами: «На улицах гололед».

В такую-то непогодь Загидат, скользя по льду на своих «отполированных» подошвах, возвращалась вечером в общежитие.

К этому времени Загидат уже была не рядовой студенткой, а заметным человеком в институте. Шумную славу принес ей такой случай.

Биологию у них преподавал некий Самед Махмудович, из числа тех педагогов, которые считали, что «отлично» они могут поставить только самим себе. Так что студенты были рады даже чахоточным тройкам. И вот с этим-то педагогом, грозой института, скромная и тихая Загидат осмелилась вступить в спор. Неудовлетворенная четверкой, она потребовала, чтобы Самед Махмудович проверил ее знания по всем темам.

Напрасно педагог, пораженный ее дерзостью, снимал и протирал очки, чтобы получше разглядеть эту смелую студентку. Напрасно также товарищи пытались образумить ее, бросая ей в спину бумажные шарики. Загидат твердо стояла на своем. Но самое удивительное