Том 4. Алые паруса. Романы - Александр Грин

— В стране белых людей много ученых, желающих знать, какие есть в неизвестных странах озера и реки, как они называются и куда текут. Я иду к югу, так как слышал, что там много воды.

Придворный сказал Казембо:

— Не понимаю, зачем все это нужно белому человеку, но, должно быть, очень нужно, и худого здесь ничего нет. Он ищет воду.

Тогда-то меня представили королю. Он сказал:

— Белый человек хочет идти на юг?

— Да, я слышал, что там есть озера и реки.

— Удивительно! — сказал Казембо. — Зачем тебе идти так далеко? Здесь воды сколько угодно. Вода здесь близко.

Он поставил меня снова в затруднительное положение, но тут появилась королева. Она сделала пышный выход, рассчитывая произвести впечатление на дикого белого человека. Ее свита состояла из амазонок, вооруженных копьями, сама она тоже держала огромное копье. На ней была широчайшая красная юбка; рогатая прическа пестрела перьями, а в носу, ушах и губах висели кольца. Изуродованная таким смешным образом, эта красивая молодая и стройная женщина сконфузилась, я засмеялся. Надо было бы вам это видеть, мистер Гент! Я хохотал неудержимо, так что наконец захохотала королева, свита тоже захохотала; королева сгорела от стыда и поспешно скрылась в сопровождении своих амазонок.

Я разыскивал, как вы знаете, источники Нила. Разрешите мне вкратце познакомить вас с кое-чем из моих открытий. В стране Лунда мне доставляла много возни река Чамбези, которую португальцы смешивают с Замбези. Я долго бродил в Лунде и смежных с ней странах, пока не установил, что Чамбези — особая от Замбези река и что, начинаясь у 11° южной широты, Чамбези есть самый южный исток великого Нила.

К северо-востоку от Казембо я нашел очень большое озеро. Туземцы называют его Лиамба. Пройдя озером к северу, я убедился, что это — юго-восточная часть Танганайки. Затем, перейдя реку Марунгу, я подошел к озеру Моэро.

Это прекрасное, изумительное по красоте озеро. Со всех сторон оно окружено живописными горами, роскошная тропическая растительность покрывает его берега. Оно проникает сквозь глубокую горную трещину шумным потоком и кладет начало реке Луалабе, которую я назвал рекой Уэбба, по имени моего преданного старого друга.

Луалаба впадает в длинное озеро — Камолондо под 6°30′' широты.

На юго-запад от Камолондо лежит большое озеро Шебунго — я назвал его озером Авраама Линкольна. Таким образом…

— Таким образом, — вставил Гент, — вы воздвигли памятник великому человеку. Памятник нерукотворный, но прочнее мраморного или стального.

— Может быть, — сказал Ливингстон, — я слышал отрывок его речи, где он говорит о рабстве и призывает к свободе четыре миллиона черных граждан Америки. Здесь, среди источников рабства, памятник этот, мне кажется, на своем месте.

Из озера Линкольна течет река Леки, впадая в Луалабу. Вообще так много рек впадает в Луалабу, что я пометил на своей карте лишь более важные, например Луфиру.

Теперь для меня возник вопрос: не есть ли Луалаба — Нил, южным источником которого я определяю Чамбези. Я убедился после многих колебаний, что она — Нил. Подробности моих заключений я сообщу вам когда-нибудь впоследствии.

В марте 1869 года я прибыл в Уиджиджи, где оставался до июня того же года; здесь мне пришла мысль проплыть всю Танганайку вдоль берегов, но я увидел, что если решусь на это, то буду кругом обобран; арабы и туземцы выказывали неутолимую жадность.

В конце июня я оставил Уиджиджи и направился в сторону Угухха, из Угухха с торговыми попутными караванами — в страну Уруа; исследовал в северном направлении Луалабу до 4° южной широты; по дороге я узнал, что севернее лежит еще озеро, в которое впадает Луалаба, но пришлось отказаться идти туда. Мои носильщики взбунтовались. Они заявили, что пойдут лишь под сильным вооруженным конвоем, а такой конвой в тех местах нанять было негде и нечем.

Пришлось вернуться обратно в Уиджиджи. Утомителен, труден и скучен был этот путь… Тяжело, будучи так уверенным в достижении цели, видеть, что ты бессилен достичь ее. Ведь то озеро могло быть недостающим звеном в цепи моих изысканий — озеро, куда должна впадать Луалаба.

Ливингстон нахмурился, его лицо передернулось глубокой болью. Он был во власти великой мечты, верен ей и служил ей. С трепетом слушал Гент эту отрывочную скорбную и чудную повесть. Перед ним сидел человек, одержимый духом изыскания. Обманываемый, непрактичный, доверчивый, настойчивый, с железной волей к тому, что поставил целью своей жизни, поражаемый неудачами, предательством и низостью, он неукротимо стремился исследовать — кровью своих ног — всю великую систему центральных озер Африки и рек, соединяющих их, чтобы закончить все еще сомнительное, несмотря ни на что, географическое определение гигантского Нила. Смотря на него, слушая его речи, Гент ярко чувствовал, как великая цель растит, расширяет душу и тем самым находит в ней свое завершение. Никогда еще собственный план Гента не казался ему таким глубоким и ясным. После рассказа Ливингстона то, что было заветным желанием, стало могучим зовом; картинно расположились детали плана, и его охватил юношеский зуд немедленно говорить об этом.

Он задумался. В его воображении встала карта Черного материка. Ее центр блестел серебром рек и озер, ясных, как живые струи, но они скоро потускнели и стали красными: кровь мучеников текла в них.

— Так вот, — снова заговорил Ливингстон, — когда я вернулся в Уиджиджи, меня ждал тяжелый удар.

Перед отправлением я оставил свои небольшие запасы товара и другие вещи шейху Шерифу на сохранение. Представьте мой ужас, когда Шериф заявил мне, что все это… продано. Он сказал, что гадал по Корану и узнал этим способом о моей смерти. Мерзавец был жалок, говоря так; глаза его бегали, но я не мог слушать его гнусные оправдания. На прощанье он протянул руку… Я не принял руки, ушел и всю ночь не сомкнул глаз.

Я был разорен, ограблен; без товаров, без людей — что я мог делать дальше? Во время моего прошлого пребывания здесь мне присылали рабов, людей неработоспособных и трусливых. Я не раз обращался в Занзибар, в английскую миссию, с просьбой присылать свободных людей, но получал опять-таки рабов. Теперь, если просить снова, получится, верно, то же. Как будто им лень хорошенько заняться этим, а ведь достать свободных носильщиков не так уж трудно.

Ливингстон помолчал.

Уиджиджи спало. Глубокая ночь покоила очарованную землю. Гент не нарушал молчания; он думал о плавающих, путешествующих, недугующих, плененных… и о спасении их.

— Я пришел в Уиджиджи совсем больной, — сказал доктор, — почти при смерти. Лихорадка и изнурение подкосили меня. Теперь я поправился, но по-прежнему беспомощен, если только Стэнли не проберется сюда.

Он был, видимо, утомлен; его полузакрытые глаза и нервность голоса свидетельствовали об утомлении. Сообразив это, Гент отложил свой разговор до завтра, пока же решил идти спать.

— До свиданья, — сказал он, вставая, — я утомил вас. Однако мне приятно сообщить вам, что более вы не будете испытывать затруднений.

— Вот как! — улыбнулся Ливингстон. — Не добрая ли фея-волшебница в союзе с вами?

— Может быть. Ее зовут Случай. Завтра я все расскажу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мистер Гент! Я встаю рано: в восемь часов я завтракаю.

Они простились, и Гент ушел спать. Он долго не мог заснуть, мысленно разговаривая с Ливингстоном о своем плане, и так живо, что не раз принимался курить, пока водоворот сна не закружил и не успокоил его в тьме, лишенной тревоги и сновидений.

XVI. Великая мечта

Утром следующего дня, проснувшись с восходом солнца, Гент поспешил в сад, где увидел Ливингстона, гуляющего среди деревьев. Поздоровавшись, он заметил, что путешественник в хорошем расположении духа; Ливингстон стал рассказывать об Уиджиджи, юмористически рисуя местные нравы и обычаи.

С своей стороны Гент поведал ему различные приключения: в Зимбауэни, с арабами, выстрел Шау и многое другое.

— Да, да, несомненно, он хотел убить Стэнли, — заметил Ливингстон. Затем он перешел к зимбауэнским заговорам: — Это странная, да, очень странная история, Гент! Арабы вообще деспоты и нахалы. Страна ненавидит их. Они возвели работорговлю в систему, у них есть центры, разветвления, тысячи агентов… Вот я расскажу вам о Маниуэме; эта страна граничит с областью Урда; до сих пор ни один европеец не был еще в тех местах.

Меня смешивали с арабами; я объяснил свою принадлежность к совершенно особой белой европейской нации, не имеющей с арабами ничего общего. Тогда они доверились мне, и я узнал много новых вещей.

За невольников Маниуэмы дают высокую цену: они светлокожи, стройны, красивы, прилежны и искусны в ремеслах. Они делают ткани из волокнистых растений и окрашивают их красками. На маниуэмских женщинах охотно женятся кровные арабы; и вообще эти племена стоят более высоко в умственном отношении, чем другие племена Африки.