Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что ни день, то посылали разведчиков и выслушивали их доклады. Все говорили в один голос, что крестоносцы в полном составе идут на Пиллены. На полпути к дому Реда и ее спутники узнали, что страшенное чудовищное судно, предназначенное для осады города с реки, уже почти готово: его смолят и свозят на него припасы.
При вести об этом сооружении всех обуял страх; даже отважная Реда заколебалась, услышав о плавучей крепости, которая вскоре станет лицом к лицу с ее твердыней.
Боялись не столько крыжацких полчищ, сколько сказочного корабля, о котором сочиняли всяческие ужасы. Реда видела в нем свою погибель; только он, и ничто другое, имел для нее значение роковой угрозы. Соглядатаи распространялись о его исполинских размерах, о толстых бревнах, из которых он был выстроен, о приготовленных на нем колодах, козлах, машинах для метания камней и огня… Однажды вечером, когда лазутчики опять изощрялись в стане Реды в рассказах о корабле-страшилище, Маргер вдруг вскочил, точно осененный внезапным вдохновением.
— Они самонадеянны и беспечны, — воскликнул он, — не ждут беды!.. Надо взять несколько лодок, созвать людей, наготовить смолы и запастись огнем… Сожжем-ка это пугало!
Швентас, услышав возглас Маргера, взялся в одну ночь довести людей до пристани. Но на утро оказалось, что корабль уже спущен на воду. Тем не менее Маргер не отказался от своего намерения.
— Сжечь его надо непременно, — шумел он, — неудача охладит их пыл! А пока они построят новый, мы выиграем время, да и гости их разъедутся.
Реда соглашалась с тем, что надо подпалить корабль; но когда сын вызвался сам вести назначенных в набег людей, она не захотела отпустить его.
Но юноша настаивал.
— Это мой пробный камень, — говорил он, — я предчувствую удачу и возьму с собою Швентаса. Я ничего с ним не боюсь: кто провел меня сюда, сумеет сделать так, чтобы мы вернулись невредимы.
Обрадованный Швентас бил себя в грудь и клялся, что они сожгут корабль и вернутся целы в Пиллены. Реде пришлось уступить настойчивым просьбам сына; да и сама она гордилась его храбростью и ненавистью к немцам. Тем более, что до того боялась, как бы страх перед их могуществом не сделал его трусом.
На другое утро Маргер со Швентасом и дружинниками пошел наперерез через леса к тому месту, где, по рассказам, стояло судно. Перед отъездом, прощаясь с нареченной, он повел ее к матери и передал с рук на руки.
— Она мое сокровище, — сказал он, — сбереги ее; для меня жизнь не в жизнь без нее, и ради нее я готов идти на смерть.
Реда прижала девушку к груди, так как дорогою примирилась с ней и полюбила ее. Сердце ее смягчилось. С тех пор как сын почувствовал себя вождем и главою рода, она чем дальше, тем больше жаждала утех матери: возвращалась в то положение, для которого была сотворена, но выброшена из колеи жаждой мести за смерть мужа и сына.
Часть дружины Реды направилась напрямик к Пилленам; остальные лесною чащей и непроходимыми для других людей болотами и топями продирались к Неману, ежечасно увеличиваясь по пути новыми отрядами добровольческих дружин. За время этого набега Маргер из подростка и мальчишки возмужал до полководца и мужчины. Сердце его стучало, голова горела, пыл юности сделал его ясновидцем. Люди дивились на него, а Швентас не мог нарадоваться на своего кунигасика, поминутно целуя ему руки.
Долгонько пришлось ждать случая. Кучка смельчаков засела в тростниках и в осоке, припрятав лодки, тут же под боком у немцев. Те их не заметили. Наконец однажды прибежал поспешно Швентас и сказал, что пора идти и жечь, так как людей осталось в корабле немного и они смолят изнутри дно.
Неожиданное нападение удалось. Раньше чем крестоносцы опомнились и погнались за дерзкими поджигателями, точно свалившимися с неба, их уж и след простыл. На маленьких челночках, вброд, вплавь, они сумели обмануть погоню, издали любуясь на пылающее зарево.
Маргер прямой дорогой поспешил в Пиллены, куда очень торопился. Мать, ни в чем ему больше не переча, обещала сыграть свадьбу. В Пилленах было его родимое гнездо, там стояла его колыбель, там же он собирался княжить.
В голове его роились горделивые мысли. Он мечтал заключить тесный союз с великим кунигасом в Вильне, твердо держать его руку, чтобы иметь в нем опору. Все, чему Маргер насмотрелся у крестоносцев, он жаждал ввести и иметь в своем княжестве: железные доспехи, стальные мечи, дальнобойные метательные орудия, кованые щиты…
В Пилленах Банюта каждый день взбиралась на вышку и смотрела вниз, по реке, вдоль долины, в лесную чащу, не увидит ли желанных путников. Как-то в ночь прибежала стража с вестью, что вдали рдеет зарево пожара. Реда догадалась, что горит исполинское судно, сооруженное на погибель Пилленам. В городе царила великая радость. А Банюта опять взобралась на вышку, чтобы насытить очи зрелищем пламени. Наутро она ждала жениха и, встав, целый день стояла на башне и смотрела вдаль.
Под вечер же вся река пламенела в лучах солнца, как огненный поток, а на золотой ее глади мелькали не то черные букашки, не то лодки, не то рыбы, не то водяные птицы. Банюта всплеснула руками:
— Они!
Сама побежала вниз к матери, а на вышку взобрались служилые люди и глядели и, смеясь, говорили, что нет никого!
Но Банюта уже стояла у ворот, чуяла, что едет Маргер. Сердце говорило ей, что он близко; сердцем она измерила дали; сердцем слышала, как челны причалили к берегу и как люди вышли на землю.
А вот затрубил рог, и стража выбежала навстречу своему властелину, чтобы ввести его в замок.
Вальгутис остался один на постели… Все его бросили, забыли о старце, так давно не дававшем признака жизни. Но теперь в нем что-то взыграло. Кровь?.. Повеяло весною и молодостью… но его ли? Он вскрикнул в отчаянии… Один!..
Встревоженные, прибежали со всех сторон слуги. Старец, лежавший без языка, спавший столько лет, как байбак, вдруг надумал встать! Все над ним смеялись.
Он протягивал исхудалые руки, обнажил костлявые ноги, стучал твердым, как камень, кулаком и приказывал вести себя навстречу…
Пришлось повиноваться.
Ему накинули на голые плечи медвежью шкуру, и он пошел, шатаясь на слабых ногах. Тяжело дыша, он толкал своих провожатых к воротам, велел нести себя на руках, барахтался… Его мертвенно-бледное, как у трупа, лицо оживилось; не мог только закрыть
