Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Она с Дружком гуляла… – сначала он услышал утробный собачий лай, – я застал ее в передней, на первом этаже особняка… – в черной трубке раздался девичий голос:
– Сашка! Папа Миша сказал, что ты приезжаешь, но не сказал, когда… – юноша поймал себя на улыбке:
– Завтра вечером, Мышь, но ты, наверное, отправишься спать… – она фыркнула:
– Еще чего не хватало. Восьмой класс учится во вторую смену. Папа с мамой разрешили мне поздно ложиться… – Саша всегда забывал, что Марте осталось всего три года школы:
– Она получит аттестат в четырнадцать лет… – юноша невольно покрутил головой, – она, наверное, станет самым молодым абитуриентом в СССР… – Марта собиралась податься в сварщики:
– Она так грозится… – Саша все еще улыбался, – но Журавлевы ее никуда от себя не отпустят… – затараторив что-то о школе, девочка прервалась:
– Ты меня вообще слушаешь, – поинтересовалась она, – или тебе неинтересно…
Саша вспомнил ветреный, яркий день на Дворцовом мосту, треск невского льда, холодную детскую руку в своей ладони:
– Я тебя всегда слушаю, – нежно сказал он, – что у тебя с литературой… – она трещала о занятиях, о терменвоксе, о круизе по Волге, куда она ездила летом с Журавлевыми:
– Всегда слушаю, – повторил Саша, – и буду слушать, Мышь.
Фаина Яковлевна сказала Ане, что на Симхат-Тору принято готовить голубцы и штрудель:
– Потому что свиток заворачивается… – она показала руками, – вы завтра сами все увидите… – голубцы Аня могла сделать с закрытыми глазами, но штрудель с яблоками и корицей требовал внимания. Домоводство, как значилось в интернатском расписании, им преподавала пожилая, строгая женщина. Учительница носила буржуазное пенсне в золотой оправе, в ее речи слышался прибалтийский акцент.
Держа на руках маленькую Сару, Аня следила за сковородкой, где плавали в сиропе дольки яблок:
– Наверное, она была из ссыльных, – пришло в голову Ане, – Прибалтику еще до войны очистили от нежелательных элементов, как писали в газетах. У нее было латышское имя, Магда. Латышское или немецкое… – Магда Ивановна, как звали преподавательницу, наставляла девочек в шитье и вышивании Их учили закатывать консервы, запекать мясо и птицу, выстраивать торты с марципаном и кремовыми розами:
– Лучший штрудель делают в Вене, – услышала Аня знакомый голос, – тесто должно быть таким тонким, что через него на просвет заметно солнце… – солнце било в подслеповатые окна деревянного домика, на пыльной улице в Марьиной Роще:
– Даже не домик, а пристройка, – поняла девушка, – от синагоги его отделяет только забор с калиткой…
Синагога больше напоминала барак. Фаина Яковлевна показала Ане женскую половину, за потертой занавеской:
– На Горке все роскошней, – заметила она, – там давно не было ремонта, но тамошняя синагога богатая… – от богатства на улице Архипова остались только дубовые двери и тяжелые люстры. Аня помешала сироп. Сара бойко грызла свой кусок. Исаак, устроившийся за столом с тетрадкой, тоже хрустел яблоком:
– Тесто у меня получилось правильное, – вздохнула Аня, – Магда Ивановна была бы довольна… – Надя тоже хорошо готовила, но предпочитала шитье. Преподавательница хвалила сестер:
– У вас ловкие руки, – говорила она, – а что касается штруделя, то в Вене есть одно кафе… – Аня вспомнила:
– Она не сказала, какое, оборвала себя. Понятно, что до войны она навещала Европу. Преподаватель труда у мальчиков, тоже родился не в СССР… – парней обучали не простому столярному и слесарному мастерству:
– Они делали тайники в мебели, вскрывали замки, разбирались с проводкой… – Павел любил возиться, как он говорил, с тонкой работой. Преподаватель, с тяжелым немецким акцентом, занимался с ним гравировкой и починкой часовых механизмов:
– Учитель был немец, – подумала Аня, – хотя его звали Иван Иванович. Он тоже, наверное, из ссыльных, или попал в плен на войне… – в углу маленькой кухоньки стояла потрепанная коляска. Ривка спокойно сопела. Перед уходом Фаина Яковлевна устроила дочь в байковом одеяльце:
– Пеленки здесь, – она открыла дверцы шкафчика, – вот бутылочка… – холодильника в домике не было, бутылочка отправилась за окно, – а подмывать ее надо… – Исаак встрял:
– Во дворе, где у нас туалет. Я вам покажу, тетя Аня… – Аня еще никогда не видела такого туалета:
– Обычное дело, – сказала женщина, – половина Москвы так живет… – Аня отозвалась:
– Сейчас деревенские дома сносят, люди получают новые квартиры… – Фаина Яковлевна хмыкнула:
– Нам такое не светит. У нас прописка временная, малаховская, мы здесь на птичьих правах… – Аня поняла, что ребе Лейзеру запрещено жить в больших городах:
– Называется минус, – пояснила ей женщина, – он пять лет назад освободился, но никто его не реабилитировал, минус с него не сняли… – при аресте в сорок пятом году муж Фаины Яковлевны получил четверть века лагерей:
– За попытку вооруженного восстания против советской власти, – вспомнила Аня, – то есть за службу в партизанском отряде… – Фаина Яковлевна пожала плечами:
– Бойцам еврейских и польских соединений никаких медалей и орденов не полагалось. Мелуха всех посчитала бандитами… – реб Лейзер провел в лагерях десять лет. Аня ловко усадила старшую дочку Бергеров в высокий стульчик:
– Фаина Яковлевна говорила, что ему почти сорок, а самой Фаине Яковлевне нет и тридцати. Вся семья погибла от рук фашистов, а ее спасли украинские крестьяне… – несмотря на бедность двух комнаток и кухни, домик был чистеньким. Мебель, по словам Фаины Яковлевны, сколотил или отремонтировал ее муж:
– Новоселы перед отъездом выбрасывают старье, – усмехнулась женщина, – Лейзер до ареста подбирал хлам… – она повела в сторону крепкого обеденного стола, на совесть сделанных стульев:
– Обивкой я занималась… – Фаина Яковлевна погладила старый бархат, – шторы у меня самодельные, постельное белье тоже… – кухонные полотенца сострочили из отживших свое простынь. Аня аккуратно заворачивала штрудель, промазывая слои маслом:
– Интересно, куда она отправилась? Она взяла кошелку, но портмоне оставила здесь. Кошелка была почти пустая, то есть она не в Кащенко поехала… – Фаина Яковлевна туманно заметила, что идет выполнять мицву. Аня приоткрыла чугунную дверь старомодной духовки, на нее повеяло жаром. Довоенного производства газовая плита работала исправно:
– И она пошла не к больным или старикам, – подумала Аня, – иначе бы она взяла судки… – на плите, завернутые в одеяла, томились две кастрюли голубцов:
– Это для нас, – заметила Фаина Яковлевна, – на Горке они готовят сами… – штрудель тоже предназначался для праздничного стола в Марьиной Роще. Помня, что Бергеры не едят казенного, как выражалась жена ребе Лейзера, Аня привезла две сумки фруктов с Центрального рынка на Цветном бульваре. В отдельной сетке лежали овощи:
– Синенькие, – обрадовалась Фаина Яковлевна, – икру сделаем, как на Украине… – она полезла за потрескавшимся, дерматиновым портмоне, Аня помотала головой:
– У нас повышенная стипендия, мы сироты… – о настоящем размере стипендии она благоразумно не упомянула, – это подарок на праздники, Фаина Яковлевна… – Аня не хотела, чтобы в синагоге ее считали очередной подсадной уткой с Лубянки:
– Фаина Яковлевна говорит, что на Горке стукачей все знают в лицо… – убирая со стола, она заглянула через плечо Исаака, – знают и замолкают в их присутствии. Но не пускать их на молитву нельзя, еврей есть еврей…
Мальчик выводил ивритские буквы. Быстро выучив письменный алфавит, Аня сделала самодельные прописи:
– Он очень работящий, – ласково подумала девушка, – сразу видно, что он сын Фаины Яковлевны… – мальчик показал ей азбуку ручной работы, в кожаном переплете:
– Папа мне подарил, – грустно сказал Исаак, – на Песах. Потом его арестовали, посадили в тюрьму. Но мама говорит, что он вернется… – взяв карандаш, Аня хотела поправить строчку. Стукнула дверь, малышка, заворочавшись, захныкала:
– Сейчас, сейчас, – спохватилась девушка, – достану бутылочку… – Исаак соскочил с табурета:
– Папа! – звонко крикнул мальчик, – папочка, тателе… – Сара протянула ручки к двери:
– Тате, тате… – он улыбался, стоя на пороге. Под старой кепкой, в черных волосах виднелась седина:
– У него и борода почти седая, – поняла Аня, – и трех пальцев нет… – она быстро вынула девочку из стульчика. Реб
