Суворов - Олег Николаевич Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мой государь Павел Петрович и император австрийский Франц Первый прислали меня с войсками изгнать из Италии сумасбродных, ветреных французов, восстановить у вас и во Франции тишину, поддержать колеблющиеся троны и веру христианскую, защитить нравы и искоренить нечестивых. Прошу вас, ваше высокопреосвященство, молитесь Богу за все христолюбивое воинство. А вы, — обращаясь к чиновникам Вероны, продолжал он, — будьте верны государевым законам и душою помогайте нам!
Суворов немного помедлил и, наклонив голову, удалился в свою комнату. Итальянцы вышли, остались только русские генералы и несколько австрийских. Фельдмаршал опять появился и, зажмурив глаза, сказал командиру корпуса Розенбергу:
— Андрей Григорьевич! Познакомьте ж меня с господами генералами!
Розенберг начал по старшинству представлять всех, называя чин и фамилию каждого. Фельдмаршал стоял навытяжку и при имени лица, ему неизвестного, открывал глаза и говорил с поклоном:
— Помилуй Бог! Не слыхал! Познакомимся! Дошла очередь до младших.
— Генерал-майор Меллер-Закомельский! — назвал Розенберг.
— А! Помню! — сказал Суворов. — Не Иван ли?
— Точно так, ваше сиятельство! — отозвался тот.
Суворов открыл глаза и ласково поклонился:
— Послужим, побьем французов! Нам честь и слава!
— Генерал-майор Милорадович, — продолжал Розенберг.
— А! Это Миша! Михайло!
— Я, ваше сиятельство! — воскликнул двадцативосьмилетний генерал.
— Я едал у батюшки вашего Андрея пироги. О, да какие были сладкие. Как теперь помню. Помню и вас, Михайло Андреевич! Вы хорошо тогда ездили верхом на палочке. О! Да как же вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михайло Андреевич! Ты будешь герой! Ура!..
— Все мое усилие употреблю оправдать доверенность вашего сиятельства! — сквозь слезы проговорил Милорадович.
— Генерал-майор Багратион, — представил Розенберг.
Суворов встрепенулся:
— Князь Петр! Это ты, Петр? Помнишь, под Очаковом? С турками!
Он подошел к храброму генералу, любимцу солдат, и принялся целовать его в глаза, в лоб, в губы.
— Нельзя не помнить, ваше сиятельство, — отвечал растроганный Багратион. — Нельзя не помнить того счастливого времени, в которое я служил под командою вашею!
Тут фельдмаршал повернулся и широкими шагами стал ходить по зале, затем вдруг остановился, зажмурил глаза и начал говорить:
— Субординация! Экзерциция! Военной шаг — аршин! В захождении — полтора! Голова хвоста не ждет! Внезапно, как снег на голову! Надо атаковать! Холодное оружие — штыки, сабли! Смять и забирать, не теряя мгновения! Побеждать все, даже невообразимые препятствия! Гнаться по пятам, истреблять до последнего человека! Казаки ловят бегущих и весь их багаж. Без отдыху вперед, пользоваться победою! Пастуший час! Атаковать, смести все, что встретится! Не надо патрулей, берегись рекогносцировок, которые раскрывают намерения. Твердость, предусмотрительность, глазомер, время, смелость, натиск!
Как бы устав, Суворов замолчал и, казалось, весь ушел в себя. Внезапно он встрепенулся и с живостью обернулся к Розенбергу:
— Ваше превосходительство! Пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казаков!
— В воле вашего сиятельства все войска. Которых прикажете?
Суворов недовольно взглянул на него и вновь закрыл глаза. Никогда не служивший под его командой Розенберг не понимал. Фельдмаршал повторил:
— Надо два полчка пехоты и два полчка казаков! Помолчав немного и видя, что Розенберг растерян, Суворов принялся расспрашивать его, далеко ли французы, кто ими командует, и сказал о Шерере:
— Пока этот квартирмейстер будет чистить солдатские пуговицы, его легко можно разбить.
Однако, недовольный ответами Розенберга, проговорил:
— Намека, догадка, лживка, лукавка, краткомолвка, краснословка, немогузнайка! — И ушел в свою комнату.
С наступлением темноты в городе загорелись разноцветные огни, иллюминированные щиты, вензеля. Целую ночь итальянцы ликовали на улицах.
Рано утром на другой день Суворов объехал лагерь, где его восторженно встретили русские солдаты. Большой барабан гремел гулко и редко, словно билось одно, общее сердце. Неоглядными рядами стояли солдаты. И все они были подвластны его воле, жили его идеями и чувствами. Коротко напомнив им о своих наступательных принципах, Суворов воротился к себе.
Он снова попросил у Розенберга «два полчка пехоты и два полчка казаков». Розенберг его по-прежнему не понимал. Тогда вышел Багратион и сказал:
— Мой полк готов, ваше сиятельство!
— Так ты понял меня, князь Петр? Понял? Иди! — воскликнул фельдмаршал.
На лестнице Багратион встретил Ломоносова и Поздеева (первый командовал сводным гренадерским батальоном, второй — донским казачьим полком) и предложил им отправиться с ним. Менее часа спустя возвратился он к Суворову и доложил, что все готово.
— Господь с тобою, князь Петр! — напутствовал его на прощанье фельдмаршал. — Помни: голова хвоста не ждет; внезапно, как снег на голову!
Для сметливого Багратиона этого было довольно. Он немедля повел свой передовой отряд из Вероны на Валеджио. В тот же день в Валеджио направился и сам Суворов.
2
Равнину Северной Италии окаймляют с севера и запада крутые скаты Альп, а с юга — склоны Апеннинских гор. По этой долине течет полноводная По, в которую впадают реки, образующие как бы ряд последовательных рубежей, удобных для обороны: Адидже, Минчо, Ольо, Адда, Тичино, Сезиа. Северная Италия занимает стратегически важное, ключевое положение между Францией, Швейцарией, Австрией и всем Апеннинским полуостровом. Недаром она была во все эпохи ареной для множества выдающихся военных походов.
Суворов, бивший турок среди степей, польских конфедератов среди болот и лесов, сумел и здесь, в новых условиях, применить свои простые и здравые военные понятия. Благодаря железной воле и настойчивости в достижении целей, своей неограниченной нравственной власти над войсками он, конечно, мог рассчитывать на успех.
Русские солдаты в походе рассуждали о богатстве итальянской земли и бедности ее жителей. Орошенная бесчисленными каналами, густо населенная, плодородная земля эта казалась истинным раем. Но поселяне, носившие грубые куртки, короткие штаны, красные чулки и деревянные башмаки с вбитыми в подметки гвоздями, довольствовались лапшой из кукурузной муки, редко приправленной каплей простого оливкового масла. Мясное и рыбное было для них недоступно. Маленький стаканчик красного домашнего вина из остатков винограда, смешанных с водой, довершал их обед. На вино настоящее имел право лишь старший в доме. На базаре все было дорого, особенно лакомство — лягушки, привозимые живыми в салфетках и покупаемые только вельможами.
— Даже зелено-золотистые жуки, называемые у нас хрущами, — рассказывал офицер, — составляют их любимую пищу, как для нас земляника или клубника.
Солдаты ели булки из кукурузной муки с малым добавлением пшеничной и мечтали о ржаном хлебе, щах и квасе.
Дороги были отличные, с канавами по бокам, наполненными стоячей водой. Русские войска шли споро. Появлялся
